— Что ж, можешь попробовать, но я не советую тебе делать это по двум причинам. Первая — через три дня я пошлю к мидянам человека, который расскажет о тебе всю правду. Но это не страшно для тебя, ведь ты признаешься Артабану намного раньше. Я прав?
Карандинец уклонился от прямого ответа.
— Допустим.
— Тогда второе. Я хорошо знаю человека, который называет себя Артабаном. Он ни за что не оставит живым того, кто так много знает? Ты все понял?
— Да, — выдавил незадачливый лазутчик.
— А теперь ступай вон. Я прикажу воинам проводить тебя через посты.
Низко кланяясь, Отшем выскользнул из палатки. Вскоре он шагал по пестрым квадратикам полей к парсийскому лагерю.
Парсы не начинали битвы четыре дня. Четыре дня воины выходили из лагеря, надеясь, что дерзкие эллины образумились и освободили проход. И каждый раз дозорные доносили, что ущелье по-прежнему перегораживает стена эллинских щитов. Артабан трижды посылал к вражескому предводителю послов и те неизменно возвращались назад с дерзкими ответами.
В первый раз спартанскому царю было предложено перейти на сторону Ксеркса, за что повелитель Парсы обещал сделать эллина правителем Эллады. Леонид ответил, что предпочитает умереть за Элладу, чем властвовать над нею.
На второй день посланец передал эллинам требование царя сдать оружие. Ответ был лаконичен — приди и возьми.
Назавтра перед ущельем выстроились бессмертные, парсы, мидяне и киссии. Их было так много, что вся равнина оказалась заполненной блестящим металлом оружия и доспехов.
Несколько вельмож в сопровождении самых могучих воинов приблизились к Деметриным воротам и обратились к стоявшему перед шеренгой воинов царю Спарты:
— Вы ничтожная кучка, дерзко вставшая против великого войска! Вы не можете рассчитывать на победу!
— Чтобы умереть, хватит и этих! — бросил Леонид.
Воины вернулись в лагерь. На рассвете четвертого дня попытал счастья Артабан, пришедший к ущелью один, без всякой стражи. Царь вышел ему навстречу также один. О чем они говорили осталось неизвестным, но вельможа возвратился взбешенный. Тем же вечером он говорил Таллии:
— Все. Больше нельзя ждать ни дня. Что-то происходит. Я чувствую это. Мне кажется, инициатива ускользает из наших рук. Армия теряет боевой дух, флот зализывает раны, нанесенные бурей, даже не пытаясь проскользнуть мимо эллинских кораблей, чтобы ударить в спину этим безумцам.
— Я давно говорила тебе, что пора начать штурм. Ведь, если верить лазутчику, к эллинам все время подходят подкрепления.
— Ты очень точно сказала: если верить! — Артабан хмыкнул. — Вор или был обманут или лжет, руководствуясь какими-то своими соображениями. Воину неоткуда ждать подкреплений. Это он пытается выманить нас на битву.
— Зачем ему это нужно?
Хазарапат искоса взглянул на девушку. В его взгляде было подозрение.
— Пока не знаю. Возможно, он ищет смерти. Возможно у него есть какой-то план. Но как бы то ни было, нам придется завтра атаковать ущелье. — Хазарапат вздохнул и сокрушенно покачал головой. — Эх, сражайся бы мы на равнине, где достаточно места, и им не продержаться и часа. Но они заняли такую позицию, где численный перевес не решает абсолютно ничего. В этом ущелье не смогут развернуться и три сотни воинов. Воин умен, ох как умен!
— А что он сказал тебе сегодня?
— Послал. Так далеко, где я еще никогда не бывал.
Таллия захохотала. Звонко и заразительно. Артабан, улыбнувшись, поцеловал ее в чуть припухлые губы.
— Завтра мы их сомнет. Завтра…
И наступило завтра.
3. Противостояние
То, что происходило эти два дня, можно назвать одним кратким словом — резня. Это было взаимное избиение, где мидяне[220] падали на землю в сто раз чаще, чем эллины, и в конце концов покрыли ее ковром мертвых тел. Это трудно назвать битвой, ибо история не знала битв, когда груды трупов возвышались над головами еще сражающихся, когда было безысходство, но не было пути к отступлению. Это была резня.
Пройдут века, и человечество познает ужасные войны. Оно услышит рев пушек и, зажмурив глаза, будет следить за тенью ядерного облака. Ряды бойцов будут выкашивать сначала ядра, потом шрапнель, потом пулеметы. Громадные крупповские «доры» сотрут в порошок колонны, беспечно шагающие на марше. В небо взовьются самолеты, наполняя землю грохотом разрывов и огненными всплесками напалма. Но нет, не было и никогда не будет ничего страшнее рукопашного боя, резни, когда меч в меч, штык в штык, глаза в глаза. Когда нет надежды на бога и зенитную артиллерию, а приходится верить лишь в собственную силу и крепость стали. И некуда деться — ведь в грудь смотрят копья врагов, а сзади теснят друзья. И ты меж двух стен — сверкающих и беспощадных. Эти стены катятся на тебя и разрывают в своих звонких объятиях. И нет спасения.
Именно так чувствовали себя мидяне, падая лицом в каменистую землю.
Но начнем все по порядку — и наступило завтра.
Сквозь миндалевидные щели личины Леонид наблюдал за приближающимися мидянами. Их было никак не менее десяти тысяч, настроены они были весьма воинственно. Размахивая копьями и мечами варвары плотными шеренгами втягивались в узкую горловину ущелья. Поначалу они шли более или менее свободно, держась на достаточном расстоянии от моря и отвесных склонов Каллидрома, но по мере продвижения вперед постепенно сбивались в тесную кучу. Тех, что двигались крайними справа, притиснули к скалам, шедших слева оттеснили в море и теперь они с огромным трудом вытаскивали ноги из липкой грязи.
Так и должно было случиться. Вместо того, чтобы попытаться пробиться небольшими сплоченными отрядами, чередуя натиск тяжелой пехоты с налетами конницы, мидийцы пытались взять навалом, используя огромное численное преимущество, которое в данных условиях не давало им ни малейшей выгоды. Леонид усмехнулся и извлек из ножен меч. С ним было всего сто спартиатов, стоявших по десять человек в ряд. Одиннадцатый в теснине Деметриных ворот уже не помещался. Сто человек — ничтожный отряд в обычной битве, но в этих условиях они образовывали щит, способный остановить любую армию. Этот сверкающий бронзой четырехугольник, клином запечатавший узкое ушко ущелья, представлял первую линию обороны. На расстоянии стадия находилась вторая линия — двадцать шеренг гоплитов по пятьдесят человек в каждой. Здесь дальше была третья линия — укрепленная стена, защищаемая феспийцами и фиванцами. Тысяча покров занимала склоны Каллидрома. Прочие воины были в резерве, им надлежало сменить сражающихся товарищей как только те устанут…
220
Мидийцы — правильней было бы мидяне; но так как эллины всех жителей Персидской империи именовали мидянами, то автор счел удобным назвать жителей сатрапии Мидия мидийцами.