Таллия, а это была именно она, быстрым движением вернула капюшон на прежнее место и без особой суеты огляделась. Убедившись, что поблизости никого нет, девушка коснулась кольца, украшавшего мизинец ее левой руки. В тот же миг рядом с нею возник еще один силуэт, тоже черный и громадный. Гость обнял девушку, крепко прижав к груди, затем отстранился и заглянул в ее глаза.
— Ты звала меня? — осведомился он негромко, заботясь лишь о том, чтоб его голос едва заглушал глухой рокот волн.
— Лишний вопрос, — констатировала Таллия.
— Действительно, — согласился гость. — Что тебе нужно?
— Мидяне уже обходят ущелье.
— Я знаю. И знал об этом уже давно. Что еще?
Таллия усмехнулась.
— Я соскучилась по тебе.
Подобное признание пришлось по душе гостю.
— Я тоже, — платя откровенностью, сказал он.
— Я хотела просто поболтать.
Гость кивком головы подтвердил, что он тоже не прочь поговорить. Тогда девушка сказала:
— Только что я была свидетельницей того, как человек убил человека.
— Я был свидетелем подобных сцен мириады раз. Это Гумий?
— Нет. Вельможа по имени Мардоний. Мой тайный обожатель и потому враг Гумия. Он убил соглядатая, пытавшегося разоблачить лже-Артабана.
— Посчитал, что еще рано?
— Да.
— Мудро! — похвалил гость. — Этот вельможа очень мудр. А я сегодня утром видел другую тебя.
— Клон?[231]
— Нет, артефакт[232], созданный Командором. Глуповатый и очаровательный. Ты будешь смеяться, но даже артефакт не любит этого самовлюбленного фанатика. Зато она обожает царя.
— Его любят многие, — задумчиво произнесла Таллия.
— И ты?
— Немножко. Он единственный, кто никогда не ударит в спину. С ним чувствуешь себя надежно. А в остальном он скучен.
Быть может, гость почувствовал неискренность, быть может нет, но он вздрогнул, словно кто-то невидимый уколол его иглой. Девушка заметила это.
— Тебя что-то беспокоит?
— Вовсе нет. Просто над Олимпом сейчас встает солнце.
— Но ведь сейчас ночь.
— Конечно. Но солнце, если сильно захотеть, может подняться и ночью. Однако не беспокойся, нас это не коснется. Мы живем вне времени. — Гость указал на море, и Таллия увидела, что оно неподвижно. Волны больше не накатывались на берег, морской ветерок замер, не в силах продолжить свой легкий бег. Рука гостя легла на плечо девушки. — Я чувствую, ты хочешь поговорить со мной о завтра.
— Да, — призналась Таллия.
— Они остаются. И я остаюсь вместе с ними. Это будет славный бой! — В бесстрастном голосе гостя послышались сладостные нотки. — Я наточил меч и предвкушаю как его стальное полотно будет раздваивать черепа людей, брызгая дымящейся кровью. А когда пресыщусь, уйду. Как уйдут и они. Я — в ничто, они — в никуда.
— А царь? — перебила гостя Таллия.
— Я говорил с ним. Он устал. Он хочет уйти в никуда.
— И ты позволишь ему?
Гость на мгновение задумался.
— Пока не знаю, — негромко сказал он. — А почему царь так интересует тебя? Ты влюблена?
Таллия хмыкнула.
— Чепуха. Он мог бы здорово пригодиться нам.
— Наверно. Но это не главное. Главное, что завтра будет много крови, а над Олимпом висит раскаленное солнце.
— Он пригодился бы нам, — словно не слыша, эхом повторила Таллия.
— Он мне не враг. Я не вправе помешать ему умереть.
Гость замолчал. Молчала и девушка. Безмолвствовали звезды. Время замерло, застопорив свой бег. Было странно наблюдать за тем, как нарастающая волна зависает над откатывающейся в материнское лоно пеной, не в силах упасть на оцепеневший песок. Мир умер. Или почти умер. Мир принадлежал лишь им двоим.
— Ты любишь меня? — шепнул гость.
— Так же как и ты, — не ответила Таллия. — Мне жаль царя.
— Так похить его. Или развей по ветру алчущую его крови людскую орду.
— Он и мне не враг.
— Тогда дай ему умереть. По крайней мере, это будет честно.
Таллия вновь тихо усмехнулась. Гостю почудилось, что в этой усмешке была горечь.
— И зачем ты только наделил меня такой силой! Будь я слабой, я просто б украла его. Зачем?
— Просто я люблю тебя, — не лукавя, признался гость.
— Отпусти время. Ему больно.
— В таком случае у нас будет всего мгновение. Я должен быть там, где пылает солнце.
— Пусть.
И время обрело суть. Волна обрушилась на берег, засвистел ветер, ожили наслаждающиеся ночной прохладой цикады.
— Мне пора, Леда, — сказал гость.
— Ступай, — велела девушка. — Я люблю тебя.
И гость исчез, так и не сумев понять, чего более было в этом признании — правды или лжи. Он не сумеет понять этого никогда.
А море шумело, выбрасывая на берег крабов и мелкую рыбешку. Море шумело…
— Напрасно.
Лишь это единственное слово произнес царь Леонид, когда Еврит на рассвете вошел в его палатку.
— Напрасно…
Накануне, задолго до заката царь вызвал юношу к себе и протянул ему узкий кожаный ремень, на котором были выцарапаны неровные столбцы букв.
— Передашь эту скиталу[233] геронтам.
Еврит молча спрятал руки за спину. Леонид, прекрасно понимавший о чем думает юноша, не рассердился. Он лишь сказал:
— Если ты полагаешь, что я делаю это ради того, чтобы сохранить тебе жизнь, то ты ошибаешься. В этом послании содержатся важные сведения о войске мидян, об их численности, вооружении, тактике. Очень важно, чтобы геронты получили мою скиталу. Она поможет эллинам в будущих сражениях.
— Пусть ее отнесет кто-нибудь другой.
Леонид не стал спорить.
— Хорошо. Найди себе подмену. Но я сомневаюсь, чтобы кто-то согласился уйти вместо тебя. Ни один спартиат не решится поступиться честью.
233
Скитала — особый вид послания; на палку определенной толщины наматывали кожаный ремень, на который наносили запись; затем ремень снимали и отправляли адресату; Прочесть послание мог лишь тот, кто обладал точно такой же палкой.