Афо поднялась с колен и подошла к богу.
— Ты не прав. Я знаю, чего ты сейчас хочешь.
Громовержец усмехнулся.
— Не разочаровывай меня…
Женщина не дала ему договорить.
— Ты хотел бы увидеть солнце, бросающее рассветные лучи на гребни гор, что преграждают путь в зеленые долины Локриды. Ты хотел бы стоять во главе меднобронных воинов с мечом в руке. Ты хотел быть тем, кого ненавидишь. Ты хотел бы…
— Замолчи!
— Ты хотел бы, чтоб я любила тебя! — докончила богиня.
— Да! Да! Я хочу всего этого! Но мне не суждено увидеть солнце Фермопил или Аустерлица, мне не суждено стоять во главе горстки отчаянных храбрецов, отважившихся противопоставить себя року. Это не МОЯ судьба. Это не МОЯ смерть. И меня никогда не полюбит эта женщина, умевшая лишь ненавидеть!
Зевс кричал и грозные вихревые потоки заполнили небольшое помещение, вздымая вверх парсийские ковры и переворачивая кресла. Не на шутку испугавшись, Афо схватилась рукой за его плечо, и лишь тогда бог опомнился.
— Клянусь! Клянусь честью! Если б я мог, то обязательно сделал все, чтобы сохранить ему жизнь. Хотя бы затем, чтоб никто не смел заподозрить меня в том, что я пытаюсь уничтожить своего более удачливого соперника. Но я не могу противодействовать року, а я не могу действовать против воли Воина! Он сам выбрал этот бой. Теперь я понимаю: он всю жизнь готовился к этому бою! — Зевс отвернулся, давая понять, что разговор окончен. — Ступай, я ничем не могу помочь тебе.
И Афродита не стала больше умолять.
Оставив покои Громовержца, она отправилась на поиски Диониса. Из всех богов он относился к ней лучше других, хотя, как и прочие, не скрывал своих замыслов относительно того, чтобы полакомиться когда-нибудь ее прекрасным телом. Дионис выслушал ее мольбу о помощи и ответил отказом.
— Я люблю тебя, Афо, и готов ради тебя на все. Но я не могу помочь этому человеку. Все события контролирует Громовержец, вмешаться в них означало бы воспротивиться его воле. Извини, Афо, мне не по силам тягаться с Зевсом.
Афродита грустно улыбнулась и пошла дальше. Дионис бросил ей вслед странный взгляд и тихо прошептал: «Пока…».
Аполлон был на своей излюбленной восточной веранде. Насвистывая под нос фальшивый мотивчик, светозарный бог полировал пилочкой ногти. При появлении прекрасной богини он оживился и принял меланхолическую позу, манерно положив подбородок на неестественно-оттопыренную руку. Афо знала, что Аполлон ненавидит царя. Лучшим свидетельством того был шрам на плече бога, едва заметный теперь благодаря стараниям Паеона. Но она знала и о том, что Аполлон безмерно любвеобилен и может позабыть на время о своей неприязни ради того, чтобы вписать в реестр своих побед саму Афродиту. Также ей было известно и о том, что Аполлон — единственный, кто в последнее время отваживался фрондировать против Зевса.
Перспектива заполучить в свою постель прекрасную богиню, казалось, и впрямь заинтересовала Феба. Проведя похотливым взглядом по шелковистому бедру красавицы, он пообещал подумать.
— И как долго ты собираешься думать?
— День, два, три, пять…
— Мне твоя помощь нужна сейчас же.
Аполлон оскалился.
— Ты хочешь, чтоб я схватил лук и пошел против Зевса. Или, может быть, мне отправиться на охоту за твоим красавцем? Если бы ты хотела убить его, то я выполнил бы твою просьбу. Но ведь он нужен тебе живым и невредимым…
— Да, — подтвердила Афо.
Аполлон скорчил мину, означавшую, что в этом случае он ничем не может помочь. Затем он отвернулся и, не в силах больше притворяться, рассмеялся. Богиня поняла, что Аполлон издевается над ней. Из бездонных аквамариновых глаз выкатились две крупные слезы, стремительно сбежавшие по щекам и исчезнувшие в складках хитона. Прикусив губу, чтобы не разрыдаться, Афродита повернулась и пошла прочь. Она не видела, как из-за спинки плетеного кресла, в котором сидел Аполлон, показался Эрот. Подмигнув ухмыляющемуся богу, мальчуган оставил свое убежище и устремился вслед за красавицей. Он был свидетелем того, как Афродита повстречала Пана и они о чем-то говорили, причем козлоподобный урод гладил плачущую красавицу по голове. Он видел и то, как сразу после этого разговора Пан направился к колодцу, где начинался путь в Тартар. Убедившись, что лесной бог действительно отправился в подземное царство, Эрот поспешил в покои Зевса. Ротик его злобно кривился.
— Вот уж не ожидал от тебя такой прыти, мой рогатый друг! Ты всегда казался мне тупым, но вполне благоразумным. Вот на что способна любовь! — В голосе Зевса были угроза и насмешка. Сидевший на подножии трона Эрот противно ухмылялся.
Пан хотел промолчать, но вместо этого взвизгнул, так как Бриарей, чьи могучие лапы клещами вцепились в запястья бога, дернул за столь любимый козлиному сердцу пушистый хвостик. Но это было не самое большое унижение, которое Пану предстояло испытать. И это была не самая сильная боль…
Он ловко провел стоявшего у входа в подземелье Гия, показав ему букет нарванных на ближайшей от дворца лужайке ромашек. Великан понимающе ухнул и опустил копье острием в землю, что означало: проходи. И Пан прошел. Его копытца звонко зацокали по неровной каменистой поверхности коридора, заглушая ток глубинных вод и эхо внутриутробных земных обвалов. Путь был неблизок. Пану предстояло прошагать пять раз по сорок сороков, прежде, чем он ступит в пурпурный грот, в стенах которого томились побежденные Зевсом титаны.
Бог шел по извилистым ходам и наполненным мертвенным светом пещерам. Он пробирался меж прозрачно-молочных, похожих на хрупкие ионические колонны, сталактитов и скользил на фиолетовых ледяных подтеках. Он ступал по хрустящей мраморной крошке и любовался снежными кораллами, пушистой изморосью покрывавшими потолок гротов. Свет его факела серебрил стены, мерцавшие блестками кварца, слюды, горного хрусталя, разгонял по ломкому очарованию лабиринта причудливые блики, которые гротескно повторяли движения спешащего в подземную бездну козлоногого уродца.
Этот мир был тих и безжизненен. Порой Пану, привыкшему к щебетанью птиц и шелесту листвы, бывало не по себе в мертвенном царстве, где единственным звуком был звон редких капель, просачивающихся сквозь известняковые своды. Но постепенно он привык к чуть влажной на ощупь тишине, находя даже, что время от времени не мешает заключать себя в подобную каменную клетку, где призрачное безмолвие рождает странные мысли, которые никогда не посещают в наполненном шумом мире людей и богов. Постепенно Пан привык к этому миру и прятался в его скорлупе от невзгод и огорчений, что подстерегали его наверху.