Второй Антигерой, Тантал, куда менее симпатичен. Он осквернил себя каннибализмом, причем каннибализмом преднамеренным. Но быть может убийство собственного сына и изготовление из его тела страшной трапезы было бы прощено богами — они прощали и не такое! — однако Тантал попытался накормить этим блюдом врагов, подвергая тем самым сомнению их дар всевидения и делая их причастными к человеческим прегрешениям. Этого ему не простили. Как не простили и гордыни. Ведь желая похвастать своей близостью к богам Тантал:
Иксий и Титий пострадали за гордыню. Оба Антигероя имели дерзость возжелать богинь, что не было богоборческим бунтом, но считалось величайшим кощунством. Хотя они не смогли осуществить задуманного, боги заключили их в Тартар, назначив страшное наказание.
Но заметим. Антигерой хотя и совершает омерзительные поступки, но все же он не преступает определенных границ. Он может противопоставить себя богу, но не идет против рока — в понимании эллинов это не одно и то же, ибо боги сами зависят от рока. Стоит человеку восстать против уготованной ему мойрами судьбы и он мгновенно превращается в Бунтаря, который нередко отвержен от общества еще в большей степени, нежели Антигерой. Типичный пример этому — Беллерофонт. Поначалу — отважный, удачливый и любимый богами Герой, победитель химеры, солимов[236] и амазонок. Действуй он и далее в том же духе и быть ему в одном ряду с Гераклом, Тесеем и Персеем. Но Беллерофонт внезапно совершает поступок, резко меняющий его судьбу. Он решает сокрушить косность традиций, нарушив покой Олимпийцев в их собственном доме. Он отваживается на это, хотя прекрасно знает, какая судьба постигла Ота и Эфиальта[237], решивших поспорить с Олимпом. Беллерофонт предстает пред нами как богоборец в самом чистом смысле этого слова, хотя цель его состоит вовсе не в свержении богов, а в возвышении человека до бога, создании богочеловека, равного олимпийскому человекобогу. Может быть, это была первая мечта о сверхчеловеке, что будет так сильно волновать умы потомков. Поступок Беллерофонта великолепен, так как он не ищет корысти себе подобно Сизифу и не жаждет осчастливить человечество, подобно Прометею. Он просто желает возвысить себя как ЧЕЛОВЕКА.
Поступок этот более величественен, нежели содеянное Прометеем. Ведь титан нес людям знание, Беллерофонт хотел дать веру в собственные силы. Он не призывал к свержению богов, но хотел сломать старую мораль, что в конечном счете было равносильно покушению на веру. И потому с ним поступили наиболее жестоко. Из него не сделали мученика подобно Титию или Прометею, его превратили в ничтожество, изломанного калеку, наглядное напоминание всем, что может сделать с Бунтарем божественная воля.
В одном ряду с Беллерофонтом стоит Прометей, его мифический предок, совершивший быть может самый дерзкий поступок. Титан вопреки воле Зевса подарил людям огонь и знания. Его вину многократно отягчало то обстоятельство, что он был провидцем, а значит знал о последствиях своего деяния, но тем не менее пошел на него. Это был бунт не только против верховной власти, но и против провидения. Бунт Прометея был страшен еще и потому, что титан пытался опереться на людей, выйдя таким образом за рамки дозволенного, так как боги в междоусобной борьбе имели право рассчитывать лишь на собственные силы и на мощь сотворенных ими чудовищ. Прометей преступил этот закон, признав таким образом человека равным в отношениях с богами — немудрено, что его поступок казался древним эллинам верхом кощунства. Но странно — со временем Прометей был «реабилитирован». О нем вспоминали все благосклоннее, а позднее Зевс вообще пожелал помириться с ним и даже взял его на Олимп. Вполне очевидно, что здесь античная традиция пытается выйти из тупика, в который сама себя загнала. С одной стороны Прометей — отчаянный богоборец, Бунтарь, с другой — он дал людям знание. К тому времени религия уже не могла не считаться с наукой, значит Прометей должен был быть прощен.
К Бунтарям следует отнести еще двух мифических героев — Тесея и Пирифоя. Осмелившись противопоставить себя богам, они преступили черту дозволенного смертным и понесли кару. Однако позднее возвеличившимся Афинам потребовался свой персональный Герой и потому Тесея, который, напомним, был афинским царем, «реабилитировали». Геракл вывел его из Тартара. Пирифой же остался Бунтарем, хотя отношение к нему стало куда более сочувственным.
Рассмотрев Критерии, определяющие образы Героя и Антигероя, приходишь к странному выводу. Религия эллинов, столь легкая, изящная, человечная, самым страшным преступлением признает отнюдь не убийство или клятвоотступничество, а бунтарство. Именно бунтарство, а не богоборчество, ведь среди Бунтарей не было богоборцев в истинном смысле этого слова. Никто из них не собирался свергнуть Зевса и Олимпийцев. Они желали вмешаться в предначертанное, сломав таким образом установленные традиции. И каким же косным, догматичным, столь похожим на ортодоксальные мессианские религии, предстает мир Олимпийских божеств, теряя свою первозданную прелесть. И уже не смеется в зеленых кущах озорник Эрот, и не плещутся в ледяных родниках непостоянные нимфы, и не шествует Силен, весь увитый виноградными лозами. Мир застывает, а похожие на людей боги приобретают монументальность. И уже трудно отличить Зевса от Гора, Яхве или Христа. Они рознятся внешне, но суть их едина. Это монорегилия, закованная в цепи предначертаний.
И наступали иные времена, когда Бунтарь уходил в никуда, а его место занимали лживые идолы. На смену гармонии шло прикрывающееся маской слабости ханжество, шелест зеленых листьев сменялся стуком топоров, на ломкий мрамор статуй ложилась тяжелая тень несколоченного еще креста. Архаичный мир уже агонизировал, сам не подозревая об этом. Боги, подобные людям, уходили в прошлое, уступая свое место распятому, человеку, сошедшему на землю под именем бога.
237
От и Эфиальт — внуки Посейдона; славились непомерной силой и гигантским ростом; угрожали богам взгромоздить на Олимп Оссу и Пелион и достичь таким образом неба; были убиты Аполлоном.