Но все это было впереди. А пока летит на своем белокрылом коне Беллерофонт и стоят насмерть спартиаты. И человечество все еще восторгается силе и мужеству.
И да славится имя отчаянного, дерзнувшего восстать против предначертанной судьбы. ЧЕЛОВЕК — имя твое.
6. Гибель богов — 2
— Полюбуйся, вот и твой рыцарь. Пришел освободить тебя!
Разлетелись во все стороны полы черного плаща. Ариман отошел в сторону, позволяя Тенте заглянуть в магический кристалл, в котором двигались крохотные, раз в двадцать меньше реальных, фигурки только что перебравшихся через пропасть людей, в одном из которых девушка без труда узнала Скилла. Смельчаки настороженно осмотрелись, после чего двинулись вперед. Нэрси, затаив дыхание, следила за тем, как они медленно приближаются к воротам замка, и не знала, что сказать. Она чувствовала, что Ариман едва сдерживает ярость.
Бог тьмы молча стоял у небольшой щели окна, затем резко повернулся к Тенте. Зловещая маска его была как всегда безжизненна, но в глазах плескалась злоба. Злоба была столь ощутима, что Тента против своей воли вздрогнула. Ариман заметил это и поспешно отвернулся.
— Я недооценил его и проявил безрассудное благодушие, поддавшись на твои уговоры, — произнес он безжизненным, похожим на скрежет металла голосом.
Ариман и вправду жалел, что позволил нэрси уговорить себя и отпустил Скилла из подземного судилища. Правда, что он рассчитывал, что скиф погибнет в Синем, Серебряном, в крайнем случае, в Золотом городе. Тогда он думал, что ничего не потеряет, доказав Тенте, что он нуждается в ней и готов ради нее на многое. А он и впрямь был готов отдать за ее любовь почти все, за исключением, может быть, власти. Еще он не мог отдать за нее жизнь, но это было не в его воле, ибо он был бессмертен.
Это было странное чувство, не посещавшее его целую вечность. Бог тьмы не нуждался ни в любви, ни в жалости. Его питали злоба и ярость, заставлявшие бешено колотиться медленное сердце. И вдруг оно содрогнулось от чего-то непонятного, почти похожего на… Он не любил это слово, он почти боялся его. И в чувстве, посетившем холодную душу, было больше нежности, чем страсти. Это была странная нежность, скорей отеческая; нежность к никогда не существовавшему и вдруг обретенному ребенку. Эта нежность сочеталась с нежностью к женщине — хрупкому созданию, существующему исключительно по его прихоти, и любящему его. Не поклоняющемуся, готовому жертвовать жизнью, а именно любящему.
Понимание этого пришло внезапно — в тот миг, когда Тента, рискуя жизнью, вдруг стала на его защиту и вступила в схватку с дэвом. Что ж, слуги обязаны жертвовать жизнью ради спасения господина. Это нормально. Но внезапно он почувствовал, что боится за нее. Боится! Он, не думавший ни о ком, кроме себя многие тысячелетия! И невероятна была ярость бога, спешившего на помощь той, которая внезапно вошла в его сердце. Дэвы разлетались во все стороны, словно комки пустынного лишайника, когда он пробивался к нэрси. Схватив придавившего ее монстра, он бросил его о скалу с такой силой, что скала раскололась надвое. Он взял девушку на руки и взвился в воздух, а потом залил поляну плазменной волной, уничтожая всех и вся. И тут же помчался в свой замок.
У девушки была сломана рука, но серьезных повреждений не было. Он нежно гладил больное место своим мертвенным дыханием, пока кость не срослась, а рана не затянулась. Оставив все дела, он просидел у ее постели два дня и две ночи, ни разу не сомкнув век. Впрочем, он был бог и не нуждался во сне. Но все равно — потратить столько драгоценного времени на ничтожное создание, которых он сотворял тысячами — это было удивительно. Когда Тента открыла глаза, быть может, впервые за многие века, он улыбнулся. Не оскалил зубы в жестокой улыбке, а именно улыбнулся. Он был счастлив и нельзя было не понять этого. Конечно же, она поняла. Он сам дал ей в руки власть, которой она с тех пор умело пользовалась, но никогда не злоупотребляла. У нее было очень умное сердце, и она чувствовала ту грань, перед которой нужно остановиться. Она рискнула переступить ее лишь однажды, прося за скифа. Он понимал, как трудно ей было отважиться на подобную просьбу, и не посмел отказать, хотя должен был это сделать.
Женщины всегда приносили ему только горе — вольно или невольно, — но бог тьмы позабыл об этом. Он даже помягчел сердцем, хотя этого также не стоило делать. Смешно, он был готов петь серенады ночью, хотя ночь была слишком ценна для него, чтобы тратить ее на серенады.
Он даже не устоял перед ее просьбой снять маску.
— У тебя красивое лицо, — сказала Тента, — и шрам ничуть не портит его. Почему ты скрываешься под этой ужасной маской?
— Для того, чтобы люди не знали, что у меня есть лицо. Ведь я бог. Бог, объемлющий половину мира. А у бога множество лиц или одна маска.
— Покажи мне свои глаза, — попросила тогда нэрси. Он отрицательно покачал головой. — Не хочешь? Но почему?
Он не ответил. Тента была настойчива.
— Если любишь, покажи!
— Нет, — усмехнулись жестко очерченные губы. — Именно потому, что люблю.
Ему показалось, что она поняла.
Да, это чувство пришло к нему очень не вовремя. Слишком много было дел. Парса, Эллада, Восток, Запад, козни тайных врагов и вставший наперекор Воин. И Тента. А теперь еще и этот чертов скиф. Напрасно строя свой мир, он дал клятву играть по его правилам. И он не мог преступить эту клятву, потому что дал ее себе. А теперь это создавало много трудностей.
— Ты что-то сказала? — Ариман повернулся к нэрси.
Лицо Тенты слегка дрогнуло.
— Ты убьешь его?
Бог ответил также вопросом, в котором сквозила болезненная ревность.
— Выходит, он все-таки тебе небезразличен?
О, как ему хотелось услышать: да, безразличен. Но ответ был уклончив.
— Он был добр ко мне.
— Я знаю. — Ариман вздохнул и посмотрел в магический кристалл — фигурки как раз входили в ворота замка. — Боюсь, мне придется это сделать. Он отнимает у меня то, в чем я сейчас более всего нуждаюсь — время… И тебя, — добавил бог тьмы после короткой паузы.
— Так отправь его куда-нибудь подальше — в Скифию или Киау. Или опять к сфинксу. Ведь ты можешь сделать это.