— Люби же и ты меня, царь… Царь!
И Александр утонул в нежных ласках голубоглазой колдуньи.
Он проживет еще восемь лет. Он выиграет немало битв и покорит множество царств. Он создаст империю, подобно которой не было в истории. Он создаст эту империю всего за какие-то десять лет. Подобного никогда и не будет. Спустя год после внезапной смерти империя Александра Великого распадется на эпигонские[268] королевства, яростно враждующие друг с другом. Ведь время империй еще не настало. Но все это будет через долгие восемь лет.
А пока Александр лежал в объятьях самой прекрасной в мире женщины и на его лице играли багровые сполохи огня. Огня отваги, победы и славы. Огня мести. Огня, зажженного полтора столетия назад рукой другого великого царя у фермопил.
Эпоха ВОИНА близилась к завершению. Впереди была эпоха ИМПЕРАТОРА.
Кратер
Никто не мог сказать точно, когда это случилось. Никто не мог поручиться, что это было вообще. Смутные обрывки памяти донесли до нас лишь факт, что в тот год была Олимпиада. Но, может быть, ее и не было. Как не было и всей этой истории.
Дверь поздним гостям открыл заспанный Павсаний. Их было трое.
У первого было лицо аскета, оставившего людскую суету.
Второй был скроен по принципу домино. Глубокие голубые глаза его свидетельствовала о мудрости, а крупные мускулистые руки говорили о том, что в споре он скорей полагается на силу, нежели на ум. Трудно было встретить на земле человека, имевшего более противоречивые глаза и руки.
Третий был воин. И этим все сказано.
— Где философ? — спросил скроенный по принципу домино.
— Павсаний? — осведомился воин.
— Какой по счету? — ухмыльнулся воин.
Павсаний не успел ответить, так как из-за его спины появился сам Эмпедокл. Мудрец оглядел странную троицу и произнес:
— Я ждал вас.
— Мы пришли за тобой. Твоя миссия здесь закончена, — сказал аскет.
— Учитель, что это значит? — удивился Павсаний, любимый ученик философа.
— Помолчи, — велел Эмпедокл. — Принеси вино, сыр и фрукты.
— И мясо, — сказал воин.
— Нет, — Эмпедокл покачал головой. — В этом доме больше не едят мяса.
Воин огорчился.
— Тогда я буду ждать вас в таверне, что у перекрестка четырех дорог. Там подают рагу из косули.
Его спутники не возражали, и воин ушел.
Философ и гости сели за стол. Павсаний быстро принес вино и нехитрую снедь. Эмпедокл собственноручно наполнил чаши.
— Я знал, что рано или поздно это случится.
— Я знал, что это случится рано, — сказал аскет.
— За нас! — подытожил тот, чьи руки и глаза являли противоречие.
Эмпедокл покачал головой.
— Я не оставлю этот город. Я слишком прикипел к нему.
— Чепуха, — заметил аскет. — Рано или поздно ты должен будешь уйти. Философ не должен умирать в своем море.
— Мне шестьдесят, — задумчиво сказал Эмпедокл. — Полагаю, я уже искупил своими страданиями эту жизнь. Кратер Этны рядом.
Павсаний вздрогнул. На губах пришельцев появилась легкая улыбка.
— Умереть, чтобы вновь возродиться, умереть загадочно, — задумчиво произнес аскет. — Мудро.
— Ты не понял меня, — сказал Эмпедокл. — Я не уйду с вами.
— Но что мешает тебе? — спросил сотканный из противоречий.
— Вы полагаетесь лишь на силу. Я же руководствуюсь мудростью и гармонией.
Сильные пальцы аскета крошили сыр, размазывая крошки по выскобленному столу. Но он был далек от того, чтобы обращать внимание на жирные пятна, ложащиеся на дубовую поверхность.
— Сила и мудрость, — задумчиво вымолвил он. — Некогда я полагался на мудрость и проиграл. Выиграл он, чьим кличем была силы. — Аскет кивнул на своего товарища. — Затем я поставил на тайную силу и победил. Мир, сам о том не подозревая, лежал у моих ног. Но и это не принесло мне ни счастья, ни удовлетворения. Я чувствовал неутоленную страсть, словно сжигаемый похотью инкуб.
— Тебе не хватает…
— Погоди! — прервал Эмпедокла тот, что был соткан из противоречий. — Он верно сказал. Я поставил на явную силу. И удача долго сопутствовала мне. Я не нуждался в мудрости, ибо в душе был мудр, а тех, кем я повелевал, интересовала лишь сила. Но я проиграл, проиграл человеку, много более слабому по своим возможностям, чем я; человеку, которого я мог раздавить одним пальцем, человеку, который отказался от того, чтобы все разрешать силой. Сила оказалась ничем. Что ты скажешь на это?
— Друзья мои! — Было видно, что признания гостей взволновали философа. — Вы забыли о гармонии. Не мудрость и сила, а гармония и мудрость — вот что движет миром. На первое место я ставлю мудрость, но лишь потому, что она помогает мне осмысливать гармонию. Мудрость — это глубоко личное, присущее лишь немногим. И эти немногие должны править миром.
268
Эпигоны (последователи —