Спустя четыре часа своего похода через город, слух Дира был потревожен несколькими тяжелыми взрывами, которые происходили, не иначе, как километрах в двадцати от города. Этот факт несколько смутил ветерана, но, додумать начавшую крутиться в голове мысль о подкреплении с базы он не успел, так как на его пути выросли очередные неприятности. Что бы увидеть главную площадь, с ее, местами, поваленными деревьями и ржавыми корпусами все тех же БТР-ов, нужно было воспользоваться одним из четырех входов на эту площадь, которые, при необходимости, могли блокироваться массивными стальными воротами, украшенными каким-то замысловатым рисунком. В этом, наглухо запертом, состоянии лейтенант и застал северный выход с площади. Дома же, окружавшие площадь имели выходящие только на площадь окна. С противоположной стороны стены многоэтажек были сплошными, выполненными из трех слоев кирпича, между которыми, для крепости, были вмонтированы стальные пластины толщиной не менее десяти сантиметров. Это Дир знал наверняка. Он встречался с таким в Чечне, при штурме одного из правительственных зданий, захваченных боевиками. Поэтому, тяжело вздохнув, Дир занял свою снайперскую позицию на третьем этаже старой пятиэтажки, расположенной поближе к северным воротам, наблюдая за ними и планируя свою тактику штурма.
На улице уже вечерело, когда матерый спецназовец решил немного подремать, Так как его замыслы проникновения на территорию врага требовали своего исполнения категорически только ночью. Закатное солнце уже не жгло, а мягкими прикосновениями к щеке только оказывала сродный со снотворным эффект. Прохладный ветерок приятно охлаждал тело, без труда забираясь своими ловкими пальцами под ворот кителя, остужая, разогревающееся от постоянного притока адреналина, тело. И Петр успел-таки задремать, когда до его ушей донесся противный скрежещущий звук. Открыв по очереди оба глаза, сначала левый, а потом правый, Дир убедился в своей догадке. Тяжелые створки массивных ворот, охранявших проход к своему нутру, медленно-медленно поползли в стороны. В наступивших на улице сумерках Боровицкий не успел углядеть чего-нибудь стоящего внутри территории центра, но зато в самых мельчайших деталях рассмотрел то, точнее тех, кто выходил наружу с площади имени самой Смерти, как успел про себя окрестить ее ветеран. Трупы… Мерзкие, полусгнившие трупы, от одного вида которых желудок опытного военного пополз кверху, стояли неровными рядами, в немом молчании ожидая когда ворота распахнуться настежь до самого конца. Мужчины и женщины, старики и дети, вся эта масса разлагающихся тел с огромными дырами от крупнокалиберных пуль, когда-то давно убивших их, с раздавленными тяжелыми колесами БТР-ов грудными клетками, оторванными руками и ногами, со свисающими смердящими лоскутами кожи и вываленными из распоротых животов кишками, невидящими глазами уставились в одну точку где-то впереди и напоминали больше музей «Кладбище на выезде», чем грозную военную силу. Хотя… Деморализовать такая картина могла бы не хуже смешанных с грязью гусеницами тяжелых танков тел молодых солдат, которых использовали как «пушечное мясо» в большинстве штыковых атак последнего столетия. Впрочем, державшие в руках то палки, то камни эти восставшие из Ада мертвецы, как только ворота разошлись в разные стороны до упора, целеустремленно стали неторопливым ручейком вываливаться с площади и чем дольше стучали секунды в голове Дира, тем сильнее холодок Смерти остужал его макушку. По предварительным выводам спеца, таких трупов насчитывалось не меньше полутысячи, при том, что ни ОМОНа, ни ГРУ-шников, пропавших с Манцуром оттуда так и не вышло.
— Вот тебе бабушка и Юрьев день, твою дивизию! — прокомментировал «парад» мертвяков Петр. Эти твари напрочь ломали все планы разведчика по проникновению за периметр ворот и поэтому, осторожно опустившись на маск-халат, свернутый втрое, Дир невольно поддался унынию. Сидевший на полу боец поднял холодные ладони к лицу и опустил его на них, чувствуя, как горячие слезы начинают жечь кожу рук словно огнем. И в этот момент, Боровицкий Петр Григорьевич чувствовал себя так, словно из него вынули хребет и вывернули нутро наизнанку.
«Раньше, — судорожно всхлипывая, думал он, — все было проще пареной репы! Вот оно, плечо друга, который не предаст! Вот он, Манцур Черногаев, который смог вытащить его, хилого и слабого тогда мальчишку, из охваченного безумием города. И вот как я отплатил ему! Ушел, когда он так нуждался во мне! Ушел, поставив свои чувства выше дружбы! Ушел, оставив его одного в темноте!» Рыдания не прерывались ни на секунду. Как-будто все, что накопилось в душе Петра, наконец выплеснулось наружу! Нарыв, болевший с каждым годом все сильнее, прорвался здесь, где все началось и где все закончится.