– Это она держит в своих руках луну? – спросил я. – Я вижу ее, но никогда не сказал бы, что она мрачна.
– Сейчас она в обличье Охотницы, – прошипела женщина-змея, – и Селены.
Любуйся обеими сколько захочешь, пока не сошел в иной мир.
И она исчезла.
Я снова попытался уснуть, однако бог сновидений не осенял меня своими крылами, хоть я и видел, как он стоит, закрыв глаза, на самой границе светлого круга у костра. Мгновение – и он повернулся, исчезнув в царстве теней. Я подумал, что следовало бы записать все это в мой дневник, но слишком устал. Приблизив папирус к огню насколько возможно, я попытался немного почитать, но тут ко мне подошел Пиндар.
– Я вижу, и тебе тоже не спится, – сказал он. – Для рабов бессонница – сущее зло. Раб должен научиться спать при любой возможности.
– А что, разве мы рабы? – спросил я.
– Теперь да. Нет – еще хуже, ибо теперь мы рабы рабов Спарты. Вскоре они доставят нас своим хозяевам, и тогда, возможно, мы станем просто рабами. Пожалуй, это чуть получше, но я бы особенно радоваться не стал.
– Мы должны будем плести для них веревки? – спросил я, по-прежнему считая спартанцев изготовителями веревок и канатов.
– Вообще-то, – засмеялся Пиндар, – никаких веревок они не плетут. Во всяком случае, не больше, чем в любом другом городе. Если нам очень не повезет, нас отправят на каменоломни. Это самое худшее, что может выпасть на долю раба. – Я понял его и кивнул. – Но, надеюсь, со мной такого не случится. Афиняне, конечно, могут разрушить наш Светлый город и забрать все мое имущество – они ненавидят фиванцев! – однако у меня есть друзья даже в Афинах; есть и определенный талант.
– Стало быть, ты беспокоишься главным образом о девочке и обо мне?
– И о Гилаейре, и о нашем чернокожем приятеле. Если меня освободят, я постараюсь выкупить на свободу и всех вас. А еще нам могло бы помочь твое пение, особенно если ты споешь для спартанцев так же хорошо, как пел сегодня под аккомпанемент темнокожего бога. Они, правда, предпочитают хоровое пение и не слишком ценят солистов, однако перед твоим голосом никто устоять не смог бы. И никто не стал бы, разумеется, держать такого замечательного певца в рабстве. Ну как, сможешь спеть им?
Мне очень хотелось доставить ему удовольствие, и я даже попытался что-то напеть, однако не смог вспомнить слов той песни, не говоря уж о мелодии.
– Ну ничего, – утешил меня Пиндар. – Уж я как-нибудь да постараюсь всех освободить. Ведь в твоей памяти ничего не осталось – по глазам видно, ты и о чуде этом уже позабыл.
– Прости, – сказал я искренне.
– За что же? Ты ничем не обидел меня. – Он вздохнул. – И тебя, Латро, мне жаль больше всех остальных.
Я спросил, не помнит ли он слов той песни.
– Нет, – сказал он. – Почти ничего. Но я помню, как они звучали – словно могучий прибой, что бьется о скалы, и грозно вторит раскатам грома.
Так и должна звучать истинная поэзия!
Я кивнул, потому что он явно ждал этого от меня.
– Но мои стихи никогда не звучали так, увы! Впрочем, после твоего пения и я стал, по-моему, чуточку ближе к высотам истинной поэзии. Послушай-ка вот это:
Стрелы тонкие есть у меня лишь для мудрых сердец,
Их направляет Природа, свой приз предлагая,
Но стоит прицелиться в гущу толпы на равнине -
Слышат глупцы лишь свист ветра.
Так кто ж объяснит им?
– Ну, как тебе?
– Очень понравилось!
– Да? А мне не очень. Но, пожалуй, это получше, чем все, написанное мною прежде. В нашем замечательном городе есть – были, точнее! – несколько поэтов, действительно не раз державших в руках стиль. Так мы, поэты, говорим: "держать в руках стиль" на нашем языке значит работать, точно нет никакой разницы, какую именно работу делать – сочинять стихи или плести у очага циновки. Каждый месяц мы встречались и читали друг другу свои последние сочинения, притворяясь, будто не понимаем, что ни одна из этих строк никогда и никем более прочитана не будет. И если мои собственные стихи казались мне после такой пирушки самыми лучшими – ну как же, я ведь был главным в нашем маленьком кружке, чуть ли не гением (лишь в собственных глазах, разумеется) – то весь следующий месяц я был счастлив.
Как гордился я, например, своей маленькой одой в честь Пифийских игр! [45].
45
Пифия – жрица-прорицательница в храме Аполлона в Дельфах. Сидя на треножнике, вдохновляемая Аполлоном и в состоянии экстаза. Пифия сообщала предсказания, которые поэт переводил в стихотворную форму. Пифийские игры устраивались близ Дельф в честь Аполлона, который учредил их, убив змея Пифона.