Чернокожий мотнул подбородком, указывая на матроса, который бежал к нам по берегу. Гиперид выслушал моряка и предложил нам вернуться в палатку.
– Дайте мне слово, что не вздумаете бежать, – сказал он нам. – Уж больно не хочется держать вас в цепях. Впрочем, если попытаетесь удрать, придется все-таки заковать вас. Понятно?
Я сказал, что вполне.
– Ах да, ты же и об этом забудешь! – Гиперид обернулся к моряку и сказал:
– Оставайся пока с ними, а потом я пришлю кого-нибудь тебе на смену. Вряд ли они станут причинять беспокойство, только не отпускай их далеко от палатки.
И вот теперь этот моряк сидит рядом с нами; имя его Лисон. Он поинтересовался, рассказывал ли мне Гиперид о битве при Саламине. Я ответил, что начал, но закончить не успел, так как его отозвали, и я с нетерпением жду продолжения рассказа.
Тут Лисон улыбнулся и сказал, что вчера Гиперид уже показывал нам свои корабли и рассказывал о том сражении. Сам же он в это время как раз заготавливал деревянные гвозди, так что большую часть вчерашнего рассказа Гиперида слышал.
– А потом Гиперид повел вас взглянуть на других пленных. Он хотел расспросить вас о них. И среди пленных была одна девочка, которая с разрешения Гиперида передала тебе эту книгу. А еще он позволил этому чернокожему парню оставить при себе ножик – у меня у самого почти такой же, – потому что тот хотел вырезать из дерева какую-то игрушку.
Я спросил, почему нас с чернокожим не заковали в цепи, как остальных пленных.
– Так ведь они беотийцы! К тому же вы полюбились нашему Гипериду: вы идеальные слушатели, а он без конца может рассказывать всякие истории. – Лисон засмеялся.
– Наверно, все ваши матросы смеются надо мной? – спросил я.
– Вот уж нет. У нас и без тебя дел хватает. Да если уж смеяться, так над Гиперидом, а не над тобой. Впрочем, если мы над ним и посмеиваемся порой, так только любовно.
– Хороший он командир?
– Очень хороший! Хотя, пожалуй, слишком беспокойный, – ответил Лисон. – Очень много всего знает – о ветрах, о всяких течениях. И я скажу, даже хорошо, когда на судне есть человек, который обо всем беспокоится. Гиперид очень удачливый и богатый торговец – ему потому такое ответственное дело и поручили – да к тому же он умеет достать продовольствие по более низкой цене, но на команде никогда не экономит, как часто делают хозяева других судов.
– А по-моему, странно, когда торговец командует боевыми кораблями, – сказал я. – Может, кавалерист с этим справился бы лучше?
– А что, в вашей стране именно так принято?
– Не знаю. Возможно.
– У нас, в Афинах, кавалерия всегда воюет верхом на лошадях, и больше ее никак не используют. Но послушай: если ты говорил Гипериду правду и действительно не помнишь, откуда ты родом, так нужно всего лишь поискать такую страну, где кавалеристы могут командовать и боевыми кораблями!
Может, это где-то в империи?
Я спросил, где расположена упомянутая империя.
– Разумеется, на востоке! С кем, по-твоему, мы сражались при Саламине?
– С Великим царем. Так мне сказал Гиперид.
– Ну вот! Великий царь и правит империей! И ты, видно, в его армии служил – меч у тебя персидский и латы. Как ты думаешь, где тебя ранили?
Я покачал головой, ибо не помнил этого, и вдруг заметил, что еще недавно мне было больно делать это движение.
– В бою, наверное. Но я ничего не помню.
– Ах ты, бедняга! Неплохо было бы пригласить к тебе лекаря да сделать перевязку – на твоих бинтах грязи, что песку на берегу.
Чернокожий все это время прислушивался к нашему разговору и, похоже, понимал, о чем речь, хотя сам не сказал ни слова. Теперь он знаками стал объяснять, что, если б ему позволили выстирать мои бинты (он живейшей пантомимой изобразил, как трет их о камень и отбеливает с-помощью другого камня), он высушил бы их на солнце и снова забинтовал меня.