Он рассказал нам о своем боге, Сете, который, по его словам, очень могущественный бог. Все боги очень могущественны, если верить их жрецам. В этом городе всего четыре храма: Сета, которому принадлежим мы, Исиды, Апедемака и Солнца. Храм Сета самый южный, последний храм в этом городе и во всем мире. Моя жена очень боится этого бога.
— ДОРОГА идет на юг, всегда на юг, — говорит Мит-сер'у и плачет. Она говорит, что ее дом находится далеко на севере, около Великого Моря — и каждый шаг уносит ее еще дальше от него. Она говорит, что мой тоже лежит на берегу этого моря. Она не знает где. Я сказал, что могу связать жреца и украсть лодку. Тогда мы могли бы поплыть по реке и вернуться на север. Она ответила, что нас будут преследовать, и потребуется много времени, прежде, чем мы доберемся до южной границы Кемета, откуда еще несколько месяцев плыть до ее дома. Лучше всего, сказала она, ехать вслед за кораблем, с которого мы ушли: на нем есть много сильных друзей. Или освободиться из-под власти храма.
— Последнего храма, — сказал я.
Она согласилась, что это последний — так сказал жрец — но захотела узнать, почему я считаю это важным.
Я не знал тогда, не знаю и сейчас. Быть может ответ в этом свитке, как она говорит. Но я не могу найти его сегодня ночью.
МЫ в Мероэ, где находится храм Сета, Великого Бога Юга. Мероэ стоит на острове посреди Великой Реки. Наш храм — в самом южном конце острова, как и следует имуществу Великого Сета. Его двери глядят на солнце даже зимой — так говорит Святой Кашта.
В храме три жреца; второй — Святой Алара, а Самый Святой Тобарко — главный жрец. Он очень стар, все забывает и носит кожу леопарда. Когда Кашта представил нас ему, он не вспомнил, что посылал Кашту купить нас. Мы улыбнулись, низко поклонились ему и пообещали подчиняться его каждому слову, добросовестно выполнять свою работу и ничего не красть. Он тоже нам улыбнулся и благословил от имени своего бога. Откровенного говоря я не хочу сделать ничего плохого такому старому человеку — это все равно, что сражаться с ребенком.
У жрецов есть свои дома и семьи недалеко от храма, но мы с Мит-сер'у живем прямо в нем. Она подметает и чистит, готовит, стирает одежду и собирает цветы. Я сторожу храм по ночам. Здесь много золота, и жрецы говорят, что воры грабили город мертвых до тех пор, пока там ничего не осталось.
— Ты должен спать днем и бодрствовать ночью, — сказал мне Кашта. — Не открывай никому дверей, пока один из нас не прикажет тебе. Они бросают крюк в окно и взбираются по веревке, крадут и спускаются с добычей. Убивай их.
Я сказал, что так и буду делать. Я знаю, что забуду, но я рассказал все Мит-сер'у, и она будет говорить мне это каждый день, после пробуждения.
СЕГОДНЯ мы были на рынке. Кашта хотел послать Мит-сер'у, но тут же сказал, что женщине опасно ходить на рынок одной. Для этого они разбудили меня. Я оставил в храме щит, но взял с собой дубинку. Половина домов разрушена, хотя в этих домах живут мужчины и женщины, а в развалинах играют дети. — Здесь слишком интересно, чтобы не посмотреть, — сказала мне Мит-сер'у. — Давай обойдем весь город и увидим все, что можно. Он не велик, и мы всегда можем сказать Святому Каште, что заблудились.
Я согласился, и мы отправились в путь. Повсюду мы видели сломанные двери и наполовину разрушенные дома, дома мертвых. Голоса звали меня из разграбленных могил, но после второй я перестал отвечать. — Здесь жаждущие крови духи, — сказал я Мит-сер'у, и она рассказала мне о восковой женщине, которая жаждала ее крови и крови другой женщины. Эта женщина сражалась за нас в ужасной битве, в которой за нас еще сражались кобры и львы. Я вспомнил огромную золотую львицу, и рассказал о ней Мит-сер'у. Она сказала, что я не могу вспомнить ничего, и, конечно, не могу помнить львицу. Тем не менее я помню.
Царский дворец тоже разрушен. Мы прошли через него и увидели ванну, в которой мылся царь. Мит-сер'у говорит, что этот город принадлежит царю, но он правит из Напаты и ему нет дела до разрушенного города Мероэ. Она говорит, что мы были в Напате больше месяца, но я был очень болен. Она взяла мой свиток и не могла его отдать мне, потому что я был слишком болен, чтобы спрятать его.