Я шел и даже бежал весь день, но это было глупо. Завтра я куплю маленькую лодку. Пускай она несет мое копье, щит, дубинку и меня самого. Я могу сильно грести и не уставать.
Я ЧУВСТВУЮ себя слабым и больным, иногда меня охватывает жар, иногда мне так холодно, что я свертываюсь калачиком около костра, который не греет меня. Павиан заставляет меня писать.
СЕЙЧАС почти полдень. Мне лучше, но я еще недостаточно силен. Прошлой ночью я был страшно болен, и меня трясло от холода, когда не сжигала лихорадка. Возможно мне только приснилась горящая женщина, но я надеюсь, что нет. Есть какая-либо польза в том, что я записываю все это? Павиан бы сказал, что есть. Он очень ясно выражает свое мнение, знаками.
А я делаю это узкой палочкой из обожженного камыша.
Я чувствую, что могу умереть. Если это произойдет, пойдет дождь, мой свиток промокнет и разорвется на куски, и никто никогда не прочитает записи о многих днях моей жизни, хотя они интересны только мне и никому другому. Но если я не умру, я найду способ защитить его от погоды и поместить в надежное место. На свитке остался последний пустой лист. Потом палка. Я знаю, что у эллинов есть особое имя для последнего листа. Жаль, что я не могу вспомнить его.
Мой костер умирает среди серого пепла, но он мне больше не нужен. Солнце высоко и земля стала теплой. Сейчас я встану и буду идти до тех пор, пока не найду место, где меня накормят. Тогда я смогу написать больше.
ЭТИ люди нашли меня на дороге. У них много вопросов, но я могу ответить только на некоторые. Они говорят, что они меджаи, Люди Льва. Мы говорили о лошадях; я подумал, что могу купить лошадь, если она стоит не слишком дорого. Они спросили, умею ли я ездить на лошади. Я сказал, что умею, и они очень удивились. Они считают меня человеком из Кемета, а мало кто из них умеет скакать на лошади. Они пригласили меня в свой лагерь, где я и нахожусь сейчас, чтобы показать их лошадей. Я согласился, и шел между них, пока они ехали. Никто из них не был в Кемете, но они говорили, что собираются туда, потому что хотят наняться к сатрапу, как и многие из их народа.
Они предостерегли меня от нехасу, Людей Куша, и много говорили об их бесчестности и жестокости. Кажется, что Куш — это та самая страна, которую я называю Нубия.
Здесь мы посмотрели на лошадей, и мы вместе поели. Они едят свежее мясо и сыр. Мне кажется, что я очень давно ничего не ел. Свое богатство они измеряют в лошадях и скоте.
ПРИШЕЛ их вождь. Он старше, чем мои новые друзья, бывал в Кемете и еще во многих других местах. По его словам он сражался за Великого Царя. Я не смог ответить на его вопросы и объяснил, что я все забываю и показал ему свиток. Он сказал, что меня коснулся бог и что я — святой человек.
— Если меня действительно коснулся бог, — сказал я, — значит он проклял меня.
Он кивнул. — Да, но все, кого коснулся бог, святые.
— Я хотел бы помнить, как все другие люди.
— Есть много такого, чего хочется забыть. — Он улыбнулся. — Женщины!
— Есть женщина, о которой я должен написать, пока не забыл о ней, — сказал я.
— Расскажи о ней мне, — сказал он, — и, если ты забудешь, я тебе напомню.
Я согласился. — Прошлой ночью я разбил лагерь, в одиночестве. У меня не было плаща, на котором можно было бы спать, но я развел маленький костер и лег около него.
Он кивнул. — Я часто так делаю.
— И к моему костру пришла женщина, очень красивая, с браслетами, прекрасным ожерельем, и множеством колец. Она сказала, что она — моя жена, что она любит меня и будет всегда заботиться обо мне и любить меня. Мне было холодно, и я попросил ее согреть меня, но она сказала, что не в состоянии согреть кого бы то ни было.
— Это был призрак, — объявил вождь меджаев. — Я тоже встречал многих из них, и в них нет и капли тепла.
Я пожал плечами. — Она попросила меня принять, любить и лелеять ее. Я сказал, что готов, и мы поцеловались. Когда мы отделились друг от друга, за ее спиной стоял мужчина, высокий и злой.
Вождь громко рассмеялся. — Ее муж. Меня тоже пару раз так ловили.