Инвалид
Никто не знает, был ли он в Афгане,
В чужих горах глотал чужую пыль,
А может быть, по пьяни и по дряни
Свалился под шальной автомобиль.
Нет разницы… Так будем здравы, братцы!
Нам некогда. Мы, взглядами скользя,
Шагаем по стране, где зарекаться
Ни от сумы, ни от тюрьмы — нельзя.
Тутанхамон
Вырезан из старого журнала
Образ, а всего вернее след
Образа. Но я тебя узнала —
Что для нас с тобой пять тысяч лет?
Что цари, династии, эпохи?
Просто слишком долгий пёстрый сон.
Времени засушенные крохи
Не насытят нас, Тутанхамон,
Никогда.
И оттого так строги
Наши лица. Посох власти сжат
В тонких пальцах. Каменные боги
Память неотступно сторожат.
Всё исчезнет, чтоб вернуться снова
Сквозь немую боль и смертный страх —
Взмах руки, сорвавшееся слово
И улыбка на твоих губах.
Святой Борис
Качнулись в сёдлах каменные спины —
Отспорив, отшумев, угомонясь,
Уходит недовольная дружина.
И что теперь ты будешь делать, князь?
Беги, Борис! Испуганною птицей
Лети за горизонт, на край земли.
Часы идут. Земное время длится
И рвётся под копытами в пыли.
Дрожат и наливаются неслышно
Минуты, словно капли на весу…
О Господи! Среди живых я — лишний,
Но кто из нас войдёт с Тобою в суд?
Оправдываться — тщетная затея,
Коль Сам Ты не отпустишь мне долги…
Толкаясь и от трусости потея,
В шатёр уже врываются враги.
О Господи! Услыши и помилуй,
На миг один открой Свои пути,
И если я ослабну — дай мне силы
До губ дрожащих чашу донести.
Чтоб, к жизни пробудясь в смертельной ране,
Расправив изумлённые крыла,
Бессмертия глубокое дыханье
Душа перед полётом обрела.
К портрету Чезаре Борджа
Беззаконный гордец, воитель,
Соблазнитель и отравитель,
Не щадивший ничью обитель,
Всё смешавший — честь и позор.
Руку — на рукоять кинжала:
Вырвать с корнем дурное жало
Клеветы!.. Только правды — мало,
И ведь правда скучна, сеньор.
Как рубины горят кроваво!
Ваша сила и ваше право…
Улыбнитесь, прошу вас, право —
Нынче тоже всё — суета.
Ни урока нам и ни срока,
Страсть огромней и злей порока…
Бесконечно-грустна и жестока
Складка у тонкогубого рта.
Где тот ветер, что перед вами
С древка рвал боевое знамя?
Где враги ваши? Где вы сами?
С кем сразитесь в последний раз?
Ничего мы не знаем, даже
Отчего наших жизней пряжа
Вся в узлах. Кто узлы развяжет?
Кто простит и помилует нас?
Между гранями тьмы и света
Полководцы, цари, поэты —
Те, кто знать не желал запретов,
Пил до дна, и платил сполна.
Не глядите же так сурово —
Я хочу лишь услышать снова,
Как звенят золотые подковы
Вороного — в ночи — скакуна.
Ворёнок[1]
Эх, яблочко, куда ты катишься…
— Ишь, как пьёт детина — потрудился, знать…
А ссутулит спину, глянь, ну прямо тать.
— Обойди сторонкой, любопытство спрячь.
Удавил ворёнка — он на то палач.
— Да не пялься ты, дурак.
Для чего зашёл в кабак?
— Он, поди, не по злобе…
— А велели бы тебе?
— Что ты? Всем — свои труды.
— Доболтаешь до беды!
— Ах, типун тебе… Да сплюнь!
— Ты язык-то, слышь, засунь…
вернуться
1
Так называли сына Марины Мнишек и Тушинского вора, казнённого публично в возрасте трёх лет в царствование Михаила Романова.