Воин в поле одинокий

Мурлыкал он, ты в кресле засыпал,
А на экране кто-то умирал,
И кровь текла из бутафорских ран.
Гудел и тёк на кухне старый кран —
Вибрировал, трубил, как слон, стонал,
Как будто он в ночи кого-то звал,
Кого-то ждал, не смея умереть…
А может, криком он хотел стереть
Немую память? Ржавая вода
Текла по трубам в Лету. Навсегда.

…Ты засыпал. Я слушала шаги
На дне колодца. Тень твоей руки
Легла бесплотной лаской на паркет,
И вился сизый дым от сигарет.
Я разбудить тебя ещё могла,
Но время стало вязким, как смола,
Текущая из трещины в стволе.
Мерцала тускло ваза на столе,
Мурлыкал кот, полуночный трамвай
Звенел на повороте. Через край
Переливалась ночь. Ты засыпал.
Сквозняк в углу газетами шуршал.
Но за окном сгустившаяся мгла
Уже чернее чёрного была.
И ровно сто свечей, устав светить,
Молили на одну их заменить.

Ты улыбался медленно во сне,
Дрожали зябко тени на стене.
Улыбка — беззащитней и светлей…
Ты был такой живой среди теней!
Ещё тебя могла я разбудить, —
К примеру, взять и что-нибудь разбить.
Чтоб чаша ночи, разлетаясь вдрызг,
Хлестнула сердце тысячами брызг.

Мурлыкал кот. Струился сизый дым.
Сидящий в кресле ты мне был — чужим!
Таким чужим, как только можно быть,
Таким чужим, что незачем будить.
Таким чужим!.. И тикали часы,
Дрожали ночи чёрные весы,
Одна свеча — последний часовой
Сгорала над твоею головой.
Но перед нею отступала мгла,
Моя душа к твоей душе брела,
И оступалась, обдираясь в кровь,
И поднималась, и тянулась вновь,
И раскрывала руки и крыла,
И вспоминала, что лететь могла
Туда, где свет — начало всех начал.
И ты её улыбкою встречал.