Снова бегаю карандашом по бумаге. Черт, в голове подходящая к моменту мелодия:
«Тор-ре-адор, сме-ле-ее! Тор-ре-адор, Тор-реадор!..»
Ну, который тут ничего не смыслящий бык? Я или они, эти трое? Тор-ре-адор! Тор-ре-адор!»
Ага, вот так. И так. Кажется, все?
Я вопросительно, бычьим взглядом смотрю на трех тореадоров.
— А вы ничего, товарищ комсорг,— говорит голенастый, как кузнечик.
— Даже оригинально решили, — подтверждает ушастый Федя.
— Угу, — заверяет третий.
Вроде не смеются. Всерьез как будто.
— Ну вот что, — говорю я,— тореадоры, пикадоры, матадоры. Вы меня поэксплуатировали, теперь я вас. Собирайтесь!
Они идут за мной в купе, где наш штаб. Сейчас я попрошу Иваницкого вместе с его пулькой подвинуться куда-нибудь подальше.
Петя, Федя и Ефим усаживаются поудобнее.
— Ну, так как вас зовут? — спрашиваю я. — Без шуток.
— Тебя? — говорю я голенастому.
— Эдик.
— Тебя? — говорю я ушастому Феде.
— Сергей.
— А тебя? — спрашиваю я третьего, без особых примет.
— Валера.
— Ладно,— говорю я, — раз так, я вас буду звать по-прежнему — Петя, Федя и Ефим.
Они дружно кивают головами.
— В общем, ребята, нужно нам сделать так, чтоб поезд у нас был что надо. Веселый! Искра чтоб от него отлетала. Какие рацпредложения, философы?
— Да мы не философы, — засмущался кузнечик Эдик-Ефим. — Мы в политехнический не поступили.
Вот они, заговорили, субчики-голубчики.
— Вам хуже, — говорю я, — теперь буду вас Диогенами звать, заработали себе на шею. Так какие идеи, Диогенчики?
Ефим согнулся в суставах, будто собрался прыгнуть, как кузнечик. У Феди от сосредоточенности даже как будто уши к затылку прижались. Третий, Диоген без особых примет, почесывал нос.
Наконец, Ефим разогнулся.
— Давайте стенгазету сделаем. Как в институте — длинную и веселую.
— Проводим маленький аукцион,— сказал я, — на лучшее название. Что у кого?
— «Воинский эшелон», —сказал быстро Федя.
— Раз «Воинский эшелон», — сказал я и стукнул кулаком по столу.— Два «Воинский эшелон». Кто лучше?
— «Путь-дорога»,— сказал Диоген-третий,
— Раз «Путь-дорога». Кто лучше?
— Гэ-э, — хохотнул Фима-кузнечик, — «Мама, не рыдай!»
— Отлично! — сказал я.—«Мама, не рыдай» — раз. Два! Три! Проходит.
Я вытащил с третьей полки рулон ватмана, краски и карандаши. Фима-Эдик уже метался в поисках художника. Диоген с большими ушами и Диоген без особых примет закатывали рукава.
— Тор-ре-адор, сме-ле-ее! Тор-ре-адор! Тор-реадор!
ФУРИЯ АСЯ
Нет, у нас не соскучищься.
Я обещал Людке написать письмо, а до сих пор собраться не могу. Все тысяча дел. То стенгазета, то шахматный турнир затеяли, ну прямо первенство мира. Сначала в каждом вагоне играют, а потом между вагонами… Вот только беда — нет приза победителю. А что за чемпионат без приза?
С этого все и началось.
… В Иркутске мы стоим пять часов. Как всегда, только подъехали, к нам явился военный комендант и сказал, что призывников выпускать в город запрещено. Так на всех станциях. Ребята слоняются по маленькой площадке возле вагонов, и ничего тут не придумаешь: приказ есть приказ. Правда, сегодня почти все ребята в вагонах. Идет вовсю финал шахматного первенства. Одни играют, другие пыхтят им в затылки, болеют, значит… А приза нет.
Я договорился с Никитиным, что схожу в город, в магазин, куплю какой-нибудь кубок или еще что.
— Тогда вот что, — говорит Никитин, — возьми с собой парня из третьего взвода. Раза три ко мне подходил, говорит, в Иркутске телеграмму ему дать надо. У матери день рождения.
Оказалось, что это Сизов. Тот самый Димка, тезка мой, который тогда, при стычке с зеленоглазым, за меня горой был.