Пакет жене капитана Саблина получился толстым. Письмо было небольшое. Написанное корявым майорским почерком, оно умещалось на двух страничках. Подписи занимали целых десять.
Через сутки нас нагнал пассажирским поездом Димка. Пришел с повинной головой.
ЗЕЛЕНОГЛАЗЫЙ ЗАНИН
Сеголня дежурить по эшелону должен был капитан Саблин.
Сегодня по эшелону дежурю я.
После отбоя опять иду я вдоль вагонов от хвоста к голове поезда. От головы к хвосту. Мерно громыхают колеса на стыках. Покачивает вагоны из стороны в сторону. Спят ребята. Кто-то читает книжку, подстелив ее под желтый глазок лампочки.
Петя Федя и Ефим, трио Диогенов, закрывшись в купе, где в обычных поездах дежурят проводники, режутся в козла.
— Вы только не очень грохайте,—говорю я, — а то всех ребят перебудите.
В каждом вагоне есть дневальный. Сегодня дневальный тут Ефим. Но Диогены даже дежурят втроем.
Тускло мерцают лампочки. Я иду по вагонам. В одном меня встречает зеленоглазый. Тот самый. Его фамилия Занин, и с тех пор ведет он себя очень тихо. |
У меня к этому парню с тех пор какое-то подозрение. Все мне кажется, что он что-то затевает недоброе. Хочет рассчитаться. Может, это ерунда? Предрассудок какойто?
Я думаю о том, как мешают нам жить вот такие предрассудки. Сколько раз, когда я работал уже в обкоме, да и рньше, на заводе, сам себя ловил на мысли: вот этот человек мне неприятен. Что-то, когда-то, где-то он сказал не так, как я бы хотел услышать, или что-то сделал, или кто-то о нем сказал худое слово. И — раз! — где-то в мозгу засело, что это человек дурной, неважнецкий, нестоящий.
Правда, потом иногда оказывалось, что и в самом деде человек был неважнецкий. Зато сколько раз бывало наоборот.
Или, бывало, выступит какой-нибудь секретарь на пленуме обкома. Плохо выступит. И тут как тут мнение о нем: зачем такого держат…
Признаться, я сам такой. Сейчас я научился не только слушать, а и головой сам работать, увидев человека в деле, узнав его поближе.
Вот и сейчас. Может, зря я к этому зеленоглазому Занину так? Может, хороший парень он, только просто задира?
Вот он стоит передо мной, ждет, что я скажу. Сейчас он подчиняется мне.
Я достаю пачку сигарет с фильтром.
— Закурим?
Мы садимся рядом и закуриваем. Занин глубоко затягивается, смотрит куда-то в сторону. Ему, наверное, хочется, чтобы я поскорее ушел.
Я спрашиваю его, как идет дежурство.
— Нормально, — отвечает он.
— Все спят? — задаю я глупый вопрос.
— Все.
Разговор не клеится. Спросить его, не обиделся ли он тогда? Ничего глупее не придумаешь. Надо про то забыть.
— Ну, расскажи мне про себя, — говорю я.
— А что рассказывать? Родился, учился. Пока — не женился. Не то что Балалайкин. — Он усмехнулся, и зеленые глаза у него сузились щелочкой. — Каждый день по два письма строчит. Утром и вечером. Умрешь…
— У тебя-то кто-нибудь остался?
— Ха, чего захотел! — грубо хохочет он и весело глядит на меня. Потом, будто спохватившись. вдруг сразу делается серьезным.
— Так точно, никак нет!
— Слушай, кончай ты гнуться, — говорю я устало. — И кому это нужно…
— Ну, раз не нужно, так что ж…отвечает он зло.
Да, к этому не пробьешься так сразу. Бесполезно. Пуд каши съесть надо.
— Ладно, — говорю я, — дежурь. А ты, оказывается, злопамятный.
Я иду в тамбур и знаю, что в затылок мне смотрит Занин. Что у него в глазах? Как сделать, чтобы глаза эти смотрели по-доброму?
Вот и еще один маленький урок. Наверное, жизнь все время будет их преподносить. До древней старости, ежели доживешь. И так у всякого. А у нас, комсомольских деятелей, может быть, только втрое больше их, этих уроков. И в общем-то правильно. Так оно и должно быть, волков бояться—в лес не ходить. Но не грех, а польза делу, если бы уроков этих поменьше было. Если бы побольше мы размышляли о людях, к которым идем толковать, знали бы о них побольше… А ведь все только от нас… От нас…