В соседнем вагоне дежурит медноволосый Балалайкин. Я увидел его и усмехнулся. Что-то уж много рыжих я в этой дороге встретил. Первый, конечно, Мишка, а потом Ася и ее мама. И все рыжие связаны с неприятностями. Сначала пьяный Балалайкин, потом Димка Сизов, потерявший ум от рыжей Аси.
Когда я вошел, Мишка сначала прикрыл рукой какую-то бумажку. А потом вскочил и начал рапортовать сиплым шепотом, увидев мою повязку дежурного по эшелону:
— Товарищ дежурный, первый взвод…
— Садись,—сказал я,—пиши письмо дальше.
Проволочные волосы на макушке у Балалайкина будто накалились, краснее стали.
— А вы откуда знаете?
— Занин рассказал.
Миша вздохнул.
— Ну уж этот Занин.
Мы поболтали еще с Мишкой Балалайкиным, который два раза в день пишет своей жене, которой осталось получить от Мишки еще 2190 писем при таком темпе.
Потом я пошел в вагон, где дежурили философы. Мы играли потихоньку в домино, и Диогены хором рассказывали мне, как они не поступили в политехнический. Тихонько пело радио.
— Стойте-ка, братцы, — сказал Фима. он же Ефим, — хорошую песенку поют.
А по радио две девчонки тянули что-то печальное. Ефим поднялся и чуток прибавил громкость.
— Не забудем, как с вами прощались
На перроне под теплым дождем.
Будем ждать, если мы обещали.
Вы служите, мы вас подождем.
— Ага, как же, подождем, — сказал Диоген без особых примет.
— Уж точно! — поддержал его ушастый Федя.
— Да ну вас! — сказал Фима. — Громкоговорители!
—…Знаем мы, что трудна ваша служба,
Все ученья да ранний подъем.
Только вам сомневаться не нужно.
Вы служите, мы вас подождем.
Пели девчата грустно-грустно. Очень уж им неё хотелось расставаться с этими ребятами. С Петей. Федей и Ефимом.
—… Будут наши свидания сладки,
Будет весел родительский дом,
Вы солдаты, мы ваши солдатки,
Вы служите, мы вас подождем.
Не устают, хорохорятся Петя и Федя. Ну, мол, как же, мол, как же, солдатки. Много таких. Да ежели все ждать будут, загсы придется закрыть… А Фима молчит, морщится недовольно.
Ночь за окном. Спят ребята. А Мишка Балалайкин, человек с несерьезной фамилией, все не спит, наверное, и пишет домой очень серьезное письмо. Второе за день. И зеленоглазый Занин не спит тоже. Что он делает? Может, радио слушает?
СТОПКРАН
— Эники-беники ели вареники. Эники-беники…
Ефим считает считалочку. Кому первому ходить «в козлы». Дым плавает в нашем купе, будто подожгли дымовую шашку. Сейчас придет Никитин и опять заругается.
— Фима! Приоткрой-ка окно на минутку. Провентилируем.
Фима сосредоточенно разглядывает свои костяшки. Эники-беники выпали на него. Ему ходить первому.
Согнувшись крючком из-за своего непомерного роста, он приподнимается и крутит ручку. Струя чистого воздуха разрезает нашу дымовую завесу.
— Один — один,—азартно говорит Ефим грохочет костью по столу.
— Один — шесть, — добавляет Петя.
— Шесть — два, — стучу я.
Федька чего-то задумался.
— Стойте-ка, братцы, — говорит он.
Мы поднимаем головы.
— Старики, смотрите!
Федя прижался лицом к стеклу, вот-вот свернет свой нос.
— Дима! — кричит он мне.Смотри!
Я бросаю костяшки и прижимаюсь к стеклу. В темноте, впереди, почти у самой дороги полыхает зарево. Поезд мчится навстречу ему. Да, это огонь. Звезды, которые только что катились за окном огромными белыми точками, вдруг притухли, стали меньше. А пламя мчалось навстречу, нарастая с каждой минутой.