— Что делать? — спросил Федя.
— Сбегать за майором? — спросил Ефим.
— Нет! — сказал я.
Это бесполезно—бежать за Никитиным. Он спит. Пока добежишь до него, добудишься, поезд пройдет мимо. Нужно все решить самому. Сейчас я старший по эшелону. Я дежурный в эту ночь.
Стало ясно видно, что горит здание. Надо помочь. Но как? Машинист тоже видит это, но он сам не остановит поезд — ведь он ведет воинский эшелон. И он не имеет права остановиться. Это право имею я.
Я оборачиваюсь к ребятам. Они тревожно смотрят на меня. Они сидят какието сжатые, собранные, будто пружины. И я командую этими пружинами.
— Ребята! — говорю я. — А ну, по вагонам. Поднимайте всех по тревоге.
В секунду они исчезают из купе.
Я подхожу к стенке, на которой блестит ручка стоп-крана. Она запломбирована. Вагон мерно покачивает. Я опираюсь рукой о стенку. Проходят какието доли секунд, и я точно, отчетливо сознаю каждое свое движение, В эти микросекунды я должен сделать очень многое. И очень немногое. Остановить поезд. Я не знаю, что из этого вый. дет, И вдруг вслед за нами идет еще один состав? Й он налетит на наш? Ведь каждая минута на железной дороге — это точный расчет, это тонны груза_а это математически выверенный график, Я беру это на себя. Где-то встанут поезда, Будут крыть нас диспетчеры. Имею ли я право на все это? Ведь я — всего лишь комсорг. Кто знает, решился ли бы на это сам начальник эшелона? В конце концов есть пожарники, чтобы тушить пожары. А если бы сейчас шел не наш эшелон? Может, не стоит? Время еще есть. Микросекунды…
Вот она, никелированая ручка стоп-крана, привязанная проволочкой со свинцовой пломбой.
Дернуть?
Дернуть! Ведь я — комсорг. И на меня, на мою спину смотрят ребята.
Я дергаю ручку на себя. Она не поддается. Надо посильнее. Я снова дергаю ручку. Поезд будто встряхивает. Шипит сжатый воздух. Скрипят колеса.
Я мчусь в тамбур, и мальчишки, стриженные под нулевку, расступаются, пропуская меня. Я первым прыгаю на землю. И слышу, как за мной разом глухо стучат о землю сотни ботинок. У меня вырывается какойто хриплый крик. Оказывается, я крикнул: «За мной!»
Я бегу к огню. И за мной бегут мои ребята. Мои комсомольцы. Новобранцы. Как будто я не прилагаю никаких усилий, а лечу по воздуху. Странная сила несет меня впереди. Перед нами полыхает огромное здание, Огни плящут в глазах, и на мгновение я представляю, как шел в атаку отец…
Так же полыхало пламя перед глазами. И необъяснимая волна несла вперед. А в руках был автомат, извергающий смерть. А ва спиной — мой излатанный «сидор», Только впереди отца бежал еще командир, и отец, наверное, старался обогнать его… Потому что знал, что делать.
Сейчас командиром я. И мои солдаты не обгоняют меня. Потому что не знают, что делать.
У меня на плечах гимнастерка, а на груди всякие значки. Я был уже солдатом, но сейчас все это ни при чем. Солдатский опыт мне не нужен сейчас. Сейчас требуется другое. Другой опыт. А у меня его нет. Я бегу первым, я иду за командира, и я, как мои ребята, не знаю, что должен я сделать сейчас…
Считанные шаги остались до огня. Я с ходу останавливаюсь. —
Это горит ферма. Слышно, как внутри мычат коровы.
— Первый взво-од! —ору я.
—Открыть ворота!
— Второй взвод! Поливать крыши соседних домов!
Рядом мечутся женщины. Видно, они только что прибежали. Внутри хлева дикий, страшный рев.
Я подбегаю к воротам и тяну за железное кольцо. Ворота не открываются. Откуда-то вылетают наши парни с ломом в руках и долбят засов.
Щепки черными осколками отлетают в сторону. А над головой палит жар, гудит тугой огонь.
Ворота дернулись, наконец. Открылись. Из черноты хлева на свет вырвались обезумевшие коровы,
— Береги-ись! — крикнул кто-то не своим голосом, и мы еле отскочили с дороги. Коровы тяжело дышали, загнанные огнем и жаром.