Выбрать главу

— Вы говорите, как истинный офицер военно-воздушных сил, которому отставка точно не угрожает, — сказал президент с улыбкой инквизитора.

— И ВВС согласно плану будут в шоколаде, я замечу, — добавил Гофф. — ВВС и флот просто в восторге от своего грядущего статуса.

— Я говорю как председатель Объединенного комитета начальников штабов, а не только как офицер ВВС, сэр, — ответил Венти Гоффу. — Я нахожу этот план хорошим началом. Он свидетельствует о позитивных изменениях в военной стратегии, применительно к двадцать первому веку. Эти изменения, я считаю, просто необходимы. Поэтому я полностью поддерживаю президента.

— Но как этому отнесутся ваши люди? Что скажут представители других родов войск?

— Настоящий солдат будет делать то, что приказано, — честно ответил Венти. — Остальные поднимут крик. Они будут называть вас предателем. Будут призывать к вашей отставке, возможно, попытаются объявить импичмент. Вот когда вам нужно будет показать силу ваших убеждений. Будет ли общественный резонанс громче, чем голос вашего сердца? Если вы сможете услышать голос своего сердца за бурей общественного и мирового мнения, все будет хорошо. Но это ваша задача, сэр, а не моя. — Венти вздохнул, на миг отвернулся, и добавил: — А что касается моей службы и выхода на пенсию, то я за них не переживаю. Я все равно навеки останусь в истории как человек, бывший председателем во время самой большой встряски во всей военной истории США.

— По крайней мере, ты за меня, — сказал Торн. Венти продолжал по-уставному смотреть на своего главнокомандующего, даже после того, как президент ему подмигнул. Затем президент повернулся к госсекретарю Эдварду Кершвелю.

— Ладно, Эд, я вижу, у тебя на меня зуб. Ну что, давай, стреляй.

— Сэр, вы знаете, что я думаю об этом плане, — зловеще сказал Кершвель. В отличие от Гоффа и большей части администрации Торна, Эдвард Кершвель, бывший посол в России, сделавший карьеру в Госдепартаменте во времена Мартиндэйла, не был его близким другом. Но президент настаивал на прямом и открытом диалоге между своими подчиненными, и Кершвель сразу же ясно дал понять, что будет пользоваться этим по полной.

— Я опасаюсь, что этот план подорвет всю структуру нашей внешней политики. Сотни, если не тысячи программ, соглашений и меморандумов о взаимодействии по сотням вопросов, дипломатические соглашения по авиации, разведке и материальному обеспечению, все, что было заключено за несколько десятков лет. Ваш план угрожает полностью разрушить все это.

— То есть мы обязаны следовать этим соглашениям, — сказал президент. — Даже если это вредит нашей стране?

— Все эти соглашения являются договорами, господин президент, — сказал Кершвель. — Расторжение договора в одностороннем порядке имеет последствия — правовые санкции, потеря престижа, потеря доверия, разрыв взаимного сотрудничества. Возможны и более тяжелые последствия.

— Таким образом, я связан соглашениями и обязательствами, которых никогда не давал и не заключал, и никто в Вашингтоне мне этого не объяснил.

— При всем уважении, господин президент, ваша и наша работа заключается в том, чтобы ознакомиться со всеми этими договорами и соглашениями, — настаивал Кершвель. — Именно за этим у нас имеется правительство и бюрократия, чтобы отслеживать все, что нужно знать правительству. Просто взять и сделать — это неверный подход. Вы просто повалите первую кость домино, и они начнут падать одна за другой, и тогда вы уже не сможете это остановить. Вам придется или спешно убирать какие-то костяшки, или перекладывать их по-другому, или как-то укреплять их так, чтобы они не посыпались от любого удара с любого направления.

— Вы забываете о другом пути, Эд: встать из-за стола и пойти домой.

— Тогда никто больше не придет к вам домой, — ответил Кершвель, неохотно начиная играть с неудобным сравнением.

— Я думаю, что придут, — ответил президент. — Потому что когда какой-нибудь хулиган придет, чтобы сбить им все это домино, а они окажутся недостаточно сильны, чтобы остановить его, они придут к нам.