А еще, Павел перешел на «вы». Это означало, что император уже перестраивается к общению с иностранными послами. В обществе император не позволял себе близкое общение с наследником престола. Если только Павел не входил в состояние гнева, что, к сожалению для многих, случалось достаточно часто.
— Торговля замедлится… — задумчиво говорил Александр. — Нет, папа́, Англия нынче, после бунтов во флоте, нуждается в пеньке, нашем лесе, они даже готовые канаты берут. Так что торговать все равно продолжат, но охлаждение будет всенепременно. А вот Габсбурги не смогут более оттягивать неминуемое и заключат договор с Директорией. Франция усилится.
— Все так, на вас, мой сын, благотворно воздействуют наши разговоры. Я, с вашего позволения проясню еще обстоятельства. Первое, без весомого противовеса, французы быстро захватят весь Апеннинский полуостров. Там и осталось только Неаполитанское королевство. Без англичан, а они уйдут, сия держава быстро падет в руки республиканцев. Венеция… Некий Бонапарти уже выстраивает новую республику и там. Второе, так то, что просто некому противостоять республике на Рейне. Германские княжества слабее слабого, а Вена не готова к новой войне в полный рост. Голландия? Это даже не смешно, как и англичане, способные только на десанты в портовые города и удержание оных, — Павел Петрович выдохнул, и подошел к окну, всматриваясь в никуда.
Все… Молчание. Теперь нужно подождать от нескольких минут до получаса, чтобы такой вот отход императора из действительности закончился, и он вновь начал говорить.
— Знайте, Александр, я жду того дня, когда во Франции появится монарх, чтобы заключить с ним соглашение. Без предсказуемой Франции не будет мира в Европе. Я хотел бы иметь французов в приятелях. России не нужны войны, нам торговать и сеять важнее, без потрясений, путь и не более двух десятков лет. Ранее я встречал записки в газете, нашего с вами соплеменника, господина Сперанского, весьма любопытного, но, как меня ранее убеждали, излишне вольнодумца и бунтаря. Так вот, он утверждал, заметьте более года назад, что во Франции появится свой правитель и скорее всего он будет из военных. Сейчас я в это более всего верю. Только что все французы оплакивали смерть генерала Гоша, но при этом рукоплескали генералу Бонапарти, — император задумался, а после резко выкрикнул. — Пригласите, послов и канцлера!
Всего-то две минуты забытья императора, и такая долгая речь после. Это говорило о том, что Павел настроен на работу и сегодня хорошо выспался, без кошмаров, которые, по слухам, становились непременным условием императорского сна.
В кабинет Павла Петровича в Зимнем дворце, куда государь переехал буквально несколько дней назад, вошли три человека. И каждый сильно отличался от другого. Англичанин Уитворт — надменный, с неприятной для Павла лживой улыбчивостью хозяина положения. Людвиг фон Кобенцль, посол империи Габсбургов, напротив, стоял чуть понурив голову, словно силился безуспешно скрыть свой униженный статус просителя. Третьим был Александр Андреевич Безбородко. Сегодня канцлер выглядел вполне нормальным человеком, без блуждающего болезненного взгляда, словно отошли все хвори.
Павел Петрович стоял с пафосным, надменным видом, с высоко поднятым подбородком и в пол-оборота к послам, на которых бросил лишь пренебрежительный взгляд. От такого приема Уитворт проскрипел зубами, но внешне ничего не говорило о том, что кто-то недоволен. Лишь Безбородко несколько поморщился. Ему не нравился некоторый перебор с тщеславием у императора, впрочем, кто он такой, чтобы подвергать критике государя.
После предписанных этикетом и протоколом приветствий, слово взял Павел Петрович.
— Господа, я, благодаря вашей работе с канцлером Александром Андреевичем, знаком с вопросом, который привел вас ко мне. Вы ждете окончательного решения? Уверен, что, это так. Я жду решительного ответа, в чем моя и моего Отечества выгода от того, что Россия будет воевать, — сказал император, не меняя свой надменный вид.
Во время, пока император говорил, английский посол Уитвот более смотрел не на императора, а на наследника российского престола. Александр Павлович стоял в стороне, его вид, в отличие от отцовского был скорее извиняющийся. Мол, «господа, не берите близко к сердцу такое унижение, будьте снисходительны».
— Ваше величество, очевидно, что зараза республики ворвется в Центральную Европу. Что, если она распространится и на вашу страну? — сказал Уитворт.