— Ещё, когда поедете к Захарову, или, что весьма вероятно, я его вызову сюда, вместе с ним создадите перегонный куб, вернее два аппарата для разных нужд, — сказал я и достал последние чертежи, которые собирался продемонстрировать Кулибину.
Перегонный куб первой моей модификации был не чем иным, как усовершенствованным самогонным аппаратом. Такие, похожие, уже есть в моём имении, иначе наращивать выпуск алкоголя было бы невозможно. Но я хотел иметь не те кустарные монстры, которые уже давали продукт, а, если в этой реальности можно так выражаться, профессиональный аппарат. В иной исторической реальности такой агрегат назывался ширантским аламбиком. Не патриотично, конечно, так как это изобретение французское и оно уже совершено. Вот только я видел и знал принцип аламбика уже усовершенствованного, который появился бы только в середине следующего века.
Разница с самогонным аппаратом в аламбике невелика, если сравнивать принципы действия. Но вот в остальном, что я собираюсь сделать с аппаратом, то сладить практически завод, относительно того, что у меня в имении ремесленная мастерская. Особенности кроются в выкладке стационарной печи из огнеупорного кирпича и с облицовкой, ёмкости для нагревания вина или другой составляющей для разных напитков. Планирую перегонный куб сделать не менее чем на триста литров или округлённо к тому, в местных единицах. А ёмкость с охлаждающей водой так и вовсе нужно тогда делать литров на пятьсот. Как потом всё это перевести в Надеждово? Ну, да по частям, авось и сладится.
— У меня такое чувство, Михаил Михайлович, что я попадаю к вам в крепостные, — невесело улыбнулся Кулибин, видимо, осознав масштабы работы и то, что на ближайшие годы Иван Петрович оказывается чуть ли не в крепости.
— Мы все крепостные и чем-то да ограничены в воле своей, если малым, то волей Господа Бога и власть держащих над нами, — философски заметил я.
Скажи я такое в обществе какого князя или потомственного дворянина в десятом-двадцатом поколении, так и на дуэль бы вызвали. Как же все крепостные? Дворяне свободные. Но Кулибин, гений из мужиков, спокойнее относился к разного рода сословному словоблудию и, напротив, недолюбливал церемонность и великосветские ужимки.
*…………*……….*
Исфахан
4 марта 1797 года (Интерлюдия)
Александр Васильевич Суворов усталым взглядом смотрел, как восходит на престол новый шах Ирана, Муртаза Кули-хан Коджара. Не принесла победа над персами фельдмаршалу того щенячьего чувства абсолютного счастья, чем всегда упивался русский полководец. Александр Васильевич понимал, он чувствовал, что эта победа, одна из величайших в его жизни, когда большое государство встало на колени и поклонилось России, ненужная, не оцененная.
Император Павел прислал письмо со скупым «спасибо». Так, на бледном листе бумаги не было даже чуточки эпитетов, восхвалений, к чему уже успел привыкнуть русский генерал-фельдмаршал. Спасибо, и больше ничего.
Мало того, две недели назад прибыл Фёдор Васильевич Ростопчин, и, якобы, именно он заключил мирный договор и сразу же союзный договор с Ираном, оттягивая на себя славу, что была добыта при взятии Дербента и в сражении при Урмии.
И понятно, что такие договоры готовятся не один день и даже не две недели. До приезда Президента коллегии Иностранных дел Ростопчина была уже проведена колоссальная работа, в которой принимал участие и сам Суворов, не любящий дипломатию без оружия. Стали понятны те линии, которые не стоит пересекать русским политикам, чтобы вся знать и весь персидский народ не схватился за оружие, и не началась партизанская война.
К дипломатии привлекались и грузины. Царь Картли-Кахетии Ираклий II был в комиссии, созданной для выработки новых договоров. Были тут и русские военачальники. Все сыграли не в свою игру, но, что главное, не проиграли в сухую персидским дипломатам, так как таковых профессионалов в Иране оставалось не так и много. Вернее, не было тех, кому мог бы полностью довериться новый шах Муртаза Кули-хан Коджара.