Тогда герцог схватил за руку незнакомого пажа, шепнул ему что-то на ухо и подал руками какой-то знак. Паж сразу же поспешил за королем, распахнул перед ним двери, а затем проводил его вверх по лестнице.
— В жизни больше не притронусь к вину! — вслух размышлял король. — Я не вынесу, если обо мне пойдет молва, что у меня заплетался язык и что я обнимался со всеми пажами. Кто ж меня тогда станет уважать больше, чем других людей? А к слову сказать, вино не настолько вкусней слабого пива. Все дело привычки. Мудрец вообще предпочитает воду.
Они шли по лестницам и переходам и достигли наконец королевской опочивальни. Здесь его уже дожидались Валленштедт и еще несколько вельмож. Валленштедт привычно выпятил губы.
— По обычаю, мы приходим в шесть часов поутру, дабы довести до Вашего сведения правительственные решения.
— Если речь идет о преступлении, тогда милости прошу, в остальном же мне не нужны ничьи советы, я и сам могу действовать и делать то, что я нахожу справедливым.
Он не стал хвататься за каминные щипцы, как то не преминул бы сделать его отец, он не меньше пекся о своем королевском достоинстве, чем знатная девица о правилах приличия. Улыбаясь и кланяясь на все стороны, он вплотную приблизился к посетителям, так что они должны были, пятясь, оставить королевские покои.
— Вот нам награда за то, что мы возвели на престол ребенка, — злорадно шептали они на ухо Валленштедту.
Но паж уже успел захлопнуть за ними дверь с оскорбительным смехом. Королю это пришлось по вкусу. Теперь он стоял, прислонясь к ножке балдахина, возле сундука, в котором его отец собирал всевозможные драгоценности и который был доставлен сюда из хранилища «Слон».
— Тебя как звать? — спросил он пажа.
Паж учащенно дышал и в превеликом смущении теребил свои одежды.
— Ну, парень, отвечай же! Уж свое-то имя ты, верно, знаешь. Ты почти повернулся ко мне спиной, я тебя и разглядеть-то толком не могу.
Тут паж вышел на середину комнаты, сорвал с головы парик, бросил его на ночной столик и отвечал:
— Меня звать Рода…Рода д'Эльвиль…
Король увидел, что это молодая женщина с подведенными бровями. Растрепанные желтые волосы были подвиты с помощью плойки, вокруг губ дрожали складки, отбрасывая неглубокие тени.
Она подскочила к нему, обвила руками его шею и страстно поцеловала в левую щеку.
Впервые шестнадцатилетнего короля покинуло самообладание. Перед глазами у него все вспыхнуло, щеки залила меловая бледность, руки безвольно опустились. Он только и видел, что пуговицы на камзоле у пажа расстегнуты и оттуда выбиваются кружева. Не выпуская его из своих объятий, она долгим поцелуем прильнула к его губам.
Он не ответил на поцелуй, но и сопротивляться не стал. Для начала он неспешно поднял руки и, занеся их над головой, разорвал объятия вокруг своей шеи. Затем неуверенными шагами, но со множеством учтивых поклонов он отошел в сторону.
— Пардон, мадемуазель, — он шаркнул ногой, щелкнул каблуками и, кланяясь на каждом шагу, отходил от нее все дальше и дальше. — Пардон, мадемуазель и еще раз пардон!
Хотя она назубок выучила слова, которые должна произнести, теперь они разом вылетели у нее из памяти. Она начала говорить все, что ни придет в голову, сама толком не сознавая, о чем говорит.
— Помилосердствуйте, сир! Одному Богу дано право наказать дерзость, подобную моей!
Она опустилась на колени.
— Я видела вас, сир, верхом на коне… Я видела вас из своего окна. Я видела вас во сне, еще до того, как проделала долгий путь в ваш замок, я видела вас, моего героя, моего Александра.
Он подошел к ней, подставил ей свою согнутую в локте руку и со старомодной учтивостью отвел ее к стулу.
— Не надо, не надо! Присядьте, пожалуйста, пожалуйста, присядьте!
Она на мгновение задержала его руку в своих руках и, слегка наморщив лоб, заглянула ему прямо в глаза, после чего разразилась звонким, облегченным смехом.
— Ну да, сир, ну да, сир, вы тоже живой человек, а не какой-нибудь там проповедник. Вы первый, встреченный мной швед, который понимает, что глаза добродетели должны быть обращены внутрь, а не преследовать злобными взглядами других людей! Ваши наперсники пьянствуют и играют в кости и забавляются с женщинами, не вызывая у вас нареканий. Вы почти не замечаете этого. Давайте же, сир, поговорим о добродетели.
Ее духи, запах ее волос, ее тела, показались ему столь мерзостными, что его чуть не стошнило. Прикосновение ее руки вызывало отвращение, которое можно испытать, прикоснувшись к крысе или к трупу. Он сознавал себя оскорбленным и униженным и как Богом избранный король и просто как человек, чьи руки, лицо, одежду трогал некто посторонний. Посторонний, пусть даже это была женщина, схватил его, как свою добычу, как побежденного пленника. Всякий прикоснувшийся к нему немедля становился его врагом, с которым он был готов сразиться на шпагах и — за оскорбление Королевского Величества — пригвоздить к земле.