— Это мы передоверим ученым, — развеселился король, подыскивая, хоть и не без труда, латинские слова и не отводя глаз от белых, красиво жестикулирующих рук Мазепы, — если граница и впрямь недалеко, нам придется дойти до нее, чтобы потом можно было сказать, что и в Азии мы побывали тоже.
Голоса удалились, а священник придержал своего коня.
— Азия, — пробормотал он, — к сожалению, Азия вовсе не лежит посреди Европы. А впрочем, скачите туда, скачите туда, дорогие мои авантюристы. Я столько раз на своем веку менял имя и платье, что ни одному из шведов уже не докопаться, кто же я собственно такой. Но не забывайте при этом, что именно оборванный монах, что именно бродяга был посланником Мазепы, который после хитрых переговоров возложил свои посиневшие от холода персты на вашу судьбу и судьбу вашего полубога, указав вам путь в дикие края. Ты прав, король Кароль, и ты, Мазепа, тоже, в конце концов все, что ни совершается на этом свете, зависит от одного-единственного человека.
Снег валил по-прежнему, он же по-прежнему сидел на своем тощем одре, покуда мимо него проходили батальоны, сидел молча и терпеливо. Когда последние ратники обернулись и поглядели на незнакомого им одинокого всадника и увидели его маленькую, приплюснутую голову, напоминавшую череп, ужас охватил их и заставил ускорить шаги.
ЧИСТАЯ БЕЛАЯ РУБАШКА
Солдату Бенгту Гетингу пронзила грудь казачья пика. Товарищи уложили раненого в лесочке на подстилку из хвороста, а пастор Рабениус причастил его. Дело было на заледеневших просторах под стенами Веперика, где завывал пронзительный норд, срывая с кустов и деревьев сухую листву.
— Господь да примет тебя, — тихо, с отеческой лаской в голосе прошептал Рабениус. — Готов ли ты после славного завершения дневных трудов уйти отсюда?
Бенгт Гетинг лежал, стиснув кулаки, и истекал кровью. Суровые глаза его были широко распахнуты, костлявое и жесткое лицо до того задубело от солнца и мороза, что смертная, синеватая бледность видна была только на губах.
— Нет, — отвечал он.
— Я впервые слышу исходящее из твоих уст слово, Бенгт Гетинг.
Умирающий еще крепче сжал кулаки и прикусил губы, которые против его воли открывались, выпуская слова.
— Уж один-то раз в жизни даже самому жалкому и оборванному изо всех солдат дозволяется хоть что-то сказать.
Он приподнялся на локтях и издал пронзительный крик, и Рабениус не мог бы сказать, какая мука его породила, душевная или телесная. Он опустил на землю кубок и прикрыл его носовым платком, чтобы не нападала в вино летящая по воздуху листва.
— И вот это, — пробормотал он, прижав ладони ко лбу, — и вот это, я, слуга Христов, должен выслушивать утро за утром, вечер за вечером.
Солдаты пробивались между кустами со всех сторон, чтобы увидеть и услышать умирающего, но капитан их разгневался и преградил им путь выдернутой из ножен саблей.
— А ну, подвяжите ему рот платком! — приказал капитан, — он всегда был в батальоне самый строптивый. Я ничуть не бесчеловечнее остальных людей, но я должен честно нести свою службу, а у меня под началом оказалась куча новых и необученных солдат, которых привел Левенгаупт. Новичков испугали его стоны, и теперь они отказываются идти вперед…Вы почему меня не слушаете? Здесь я командую!
Рабениус сделал к нему шаг, и целый венок желтых листьев облепил его белый курчавый парик.
— Капитан, — так начал он, — возле смертного одра командует один лишь Божий слуга, а слуга этот, исполнясь милосердия, предает бразды правления в руки самого умирающего. Три года я мог наблюдать, как Бенгт Гетинг шагает в солдатских рядах, но ни разу я не мог наблюдать, чтобы этот самый Бенгт перекинулся хоть с кем-нибудь хоть единым словом. Теперь, когда он готов предстать пред Божьим престолом, ни один человек на всем белом свете не вправе более принуждать его к молчанию.
— Да и с кем бы я мог разговаривать? — с горечью спросил истекающий кровью рыцарь. — Язык мой словно прирос к гортани и не мог двигаться. Иногда я по целым неделям не произносил ни единого слова. Никто ни о чем меня не спрашивал, одни лишь уши выполняли свою службу, чтобы не пропустить слова команды. Иди, так мне сказали, иди через снег, иди через трясину. Ну что тут было отвечать?
Рабениус упал на колени и бережно взял руки умирающего в свои.
— Но теперь ты должен говорить. Бенгт Гетинг. Говори, говори перед всеми, кто собрался послушать тебя. Теперь ты единственный из нас, кто имеет право говорить, что захочет. Нет ли у тебя дома жены или престарелой матери, которым я смогу передать от тебя привет?