Утренняя заря уже светилась между древесных стволов, и король открыл глаза. Проснувшись, он сразу схватился за меч. Когда же он увидел людей, его обступивших, и бородатого проповедника Нордберга и всех слуг, черты его лица изменились, и он кивнул с привычным холодным дружелюбием, но увиденный им сон все еще отчетливо присутствовал в его мыслях, и ему невольно казалось, будто и все остальные тоже могли этот сон видеть.
— Что есть государство? — спросил он. — Игра случая, обширное землевладение с укрепленными рубежами! Битвы и междоусобицы передвигают эти рубежи. И еще одно, царь, тебе дана власть над миллионами, но есть ли у тебя власть над самим собой? Господь Бог наш может в премудрости своей сделать так, что однажды государство станет менее важно, чем важен отдельный человек. Если я одержу над тобой победу, весь твой корабль займется огнем и обратится в пепел, но если ты победишь меня и мое войско, ты тем самым лишь довершишь торжество моего дела.
Левенгаупт схватил за руку Кройца и мрачно шепнул:
— Дорогой брат! Меня не оставляют тяжкие предчувствия. Доведется ли нам еще когда-нибудь стоять вместе под свободным Божьим небосводом? Слышно ли тебе, как фельдмаршал сыплет проклятиями позади укреплений? А Гилленрок даже и не думает подойти к нему и спросить, каков будет приказ. Да и сам ты мешкаешь. А теперь погляди, как нагло пялится на нас Пипер.
— Ну, шведы всегда нагло глядят друг на друга. За это однажды им придется исчезнуть с лица земли, и само имя их будет стерто из памяти людской. Нашим детям в десятом или двадцатом колене суждено пережить это сполна. А сегодня мы видим лишь начало.
— Господь да простит тебе твои слова. Мне не доводилось никогда видеть более прекрасных героев Божьих, чем шведы, никогда — народ настолько свободный от самоуверенности властолюбия, от его грубой хватки. Сейчас король слишком болен, чтобы и далее объединять нас, хоть он и выглядит спокойным как безусый корнет. При рождении он был наделен легкомыслием, которое боги даруют своим избранникам, но теперь…
— Теперь?
— А теперь он приобрел несокрушимое самообладание и дар притворства, в который боги превращают легкомыслие своих избранников, прежде чем их покинуть.
Левенгаупт надвинул шляпу глубоко на лоб и взялся за свой меч, но потом снова обернулся к Кройцу и шепнул:
— Возможно, люди, подобные мне с моими тревогами о солдатах, и люди, подобные Гилленроку с его чертежными принадлежностями, с его редутами, которые забраны палисадом, никогда не понимали короля по-настоящему. Ты со своим мечом лишь слепо повиновался ему. Пусть же все мы сегодня вместе с ним осуществим его миссию, ибо я чувствую, что тот, кто доживет до вечера, еще будет завидовать братьям своим, которые к тому времени уже окажутся в царствии небесном.
Рыцари вскочили в седла. Левенгаупт направился к своим пехотинцам, и на рассвете все они увидели перед собой поджидающее их поле битвы. Оно было уже черное. Уже обгорелое. Пепелище, которое без единого цветка, без единой соломинки терялось за деревьями в голых степях. И такое оно было плоское, что провезти по нему пушку не стоило бы никакого труда.
Перед самым большим русским редутом возник всадник в красном и разрядил пистолет. Это побудило врага ударить во все барабаны за шанцами, на которых возникли бесчисленные группы солдат со штандартами, с трубами и пушками, им тотчас отвечала шведская музыка — то все шведские полки разом ударили в барабаны.
Отважный Аксель Спарре и Карл Густав Роос ринулись со своими батальонами во главе войск на штурм полевых укреплений. Фыркали лошади, скрипела упряжь, громыхали карабины, посвистывали сабли, пепел и пыль падали на рощи, и под их слоем угасала зелень листвы.
Король отправил Кройца на левый фланг, вслед за одолевающим врага Спарре, а позади захваченных укреплений вражеская конница была обращена в бегство и отогнана к болотистым лугам перед Ворсклой. С другой стороны наступал Левенгаупт со своей пехотой, он взял два редута и перестроил войско, чтобы с южной стороны пойти в штыковую атаку на вражеский лагерь. Там была такая паника, что женщины уже начали запрягать обозных лошадей, но сама царица, рослая дама лет примерно двадцати, с пышной грудью, белым лбом и нарумяненными щеками по-прежнему со спокойствием почти высокомерным оставалась подле раненых среди бутылок с водой и корпии.
Тем временем все генералы собрались вокруг носилок шведского короля, которые были перенесены поближе к остготскому пехотному полку и возле болотца опущены на землю. Здесь им было приказано остановиться, и все дружно принялись снимать шляпы, отвешивать глубокие поклоны, поздравлять его величество и желать ему скорейшего выздоровления. Пока камердинер Хультман процеживал воду и собирал ее в серебряный кубок, король промолвил: