— Это ты верно говоришь. Мы пойдем вместе с тобой, — сказал Монс и поднялся с места, пружиня в коленях.
Даже Матиас встал и пожал руку Йонсу Снаре.
— А для начала давайте сходим в церковь и поговорим с народом, — произнес он своим заунывным голосом. — Чтоб стоять нам за свободу и за свои права.
— Я тоже скажу свое слово, — отвечал Йонс Снаре, — и чтобы был мир. Мы требуем мира.
Они вышли из дома, а по дороге толковали с женщинами и с девушками, со стариками и с парнями. Пока они подошли к церковной горке, за ними уже следовало человек по меньшей мере двадцать, а то и тридцать.
Осеннее солнце, холодное и ясное, озаряло леса и озера, и высокую белую церковь. На валу перед лабазами среди телег и возков суетился народ. Косматые старики, что пришли из лесов и уже успели надеть свои тулупы, принялись кричать и шуметь, едва завидев Йонса Снаре, потому что все уважали его как самого несговорчивого и сильного крестьянина в их приходе. Да и другие далекарлийцы с ясными, открытыми лицами и в белых сорочках, просвечивавших между кожаными штанами и жилеткой, обернулись к нему, ибо полагали, что нет на свете ничего более весомого, чем его спокойное и вызывающее слово.
— Ну до чего ж вы благочестивые! — вскричал он, обращаясь к ним. — Не иначе вы пришли сюда, чтобы заучить наизусть новую молитву о бесконечном смирении.
Никто не стал тратить время на ответ, но все протиснулись поближе.
— Короля взяли в плен! — галдели они. — Король в плену! Король в плену!
— Разве король в плену?
Йонс Снаре сжал кулаки и вопросительно переводил взгляд с одного на другого.
— Это они верно говорят, — ответил Монс.
— Ты хоть молчи! Ну что ты в этом смыслишь, — ответил Йонс Снаре и с таким грозным видом воздел кулаки, что все попятились.
Монс сел на скамью перед лабазами, но далекарлийцы не желали уходить, и круг обступивших Йонса становился все плотней и плотней. Люди не желали упустить ни единого слова.
— Значит, король в плену? — снова прозвучал вопрос.
— Да вот, поговаривают. Один кузнец из Фауна рассказывал, будто короля взяли в плен язычники.
Матиас придвинулся поближе и нагнулся и растопырил длинные пальцы.
— Что ты скажешь об этой вести, Йонс Снаре? Хочу во всей простоте спросить тебя.
Йонс Снаре сидел, положив руки на колени, солнце бросало лучи на его деревянный, неподвижный лоб и на его суровые губы. Взгляд он устремил в землю.
— Ну так чего ты скажешь? — бормотали далекарлийцы. — В Стокгольме один из членов совета отдал на корону собственные деньги, другой — столовое серебро, а третий и вовсе предложил, чтобы каждый зажиточный горожанин отдал все свое добро, чтоб не иметь ему больше, чем имеет простой бедняк. Это только вдовствующая королева отказывается получать меньшее содержание, чем прежде, вот жадина, а еще народ на улице забросал камнями окна графини Пипер…
— А мы, — сказал Матиас, — должны снять со стены свои мушкеты, как советует нам Йонс Снаре.
— Это ты верно говоришь! — поддержал его Монс.
Сам же Йонс Снаре по-прежнему молчал, и воцарилась такая тишина, что не было слышно иных звуков, кроме боя колоколов.
— Да, — заговорил он после долгого раздумья, и голос его звучал еще более мрачно и приглушенно, чем всегда, — Да, мы должны снять мушкеты со стены и выйти из своих домов. С нами Бог, вы, добрые далекарлийцы, и ежели наш король в плену, тогда мы требуем, чтобы нас повели на врага, чтобы мы помогли нашему королю вернуться на родину.
Матиас призадумался, но потом лоб его просветлел, а серые глаза хитро блеснули.
— Да, вот это требование, которое напомнит о наших старых свободах и наших правах.
— Это ты верно говоришь, — сказал Монс.
— Да, да, это будет требование, которое напомнит о наших старых правах и свободах, — загомонили далекарлийцы и воздели руки для клятвы. Поднялся такой шум и крик, что никто больше не слышал боя колоколов.
В ШВЕДСКИХ ШХЕРАХ
© Перевод Е. Чернявского
В запыленной одежде и в разбитых башмаках брели они от таверны к таверне. Кортеж возглавляла повозка, на которой тряслись финские женщины — король выкупил их у турок и выдал за своих солдат; под сиденьем возницы, на соломе стояла клетка с хамелеонами, которых магистр Эйнеман вез из Азии. Но повозка с женщинами вскоре отстала — лошади пали; однако в толпе почерневших от солнца солдат и конюхов все еще плелся конь Брандклиппар, хоть был он уже стар и нетвердо держался на ногах, а главное, в седле его уже не сидел победоносный герой.