— Вечная? Так ты уже не раз запутывался в этом лабиринте, наш великий мастер Андреас, так усердно громящий чувственную любовь и грех сладострастия?
— Я таков же, как и все, как и все.
— Может статься, и ты умеешь лазать в чужие окна? Лицемерно втерся ты к нам. Теперь маска спала.
— Не потому ли я лицемер, что открыто ненавижу силу, которая вдохновляет мой взор и наделяет его способностью отличать прекрасное, но в то же время отрывает меня от задач моей жизни и толкает в ряды обманщиков? Но не слушай меня. Я говорю, как человек, много раз любивший на своем веку. Такой человек подобен нищему страннику. Однажды ему посчастливилось припасть к источнику с более чистой и свежей водой, чем где бы то ни было, и он вкусил около этого источника недолгий, но истинный отдых. С тех пор его все и тянет опять на то место, он все ходит и ищет его. «Вот оно», — думает он каждый раз, нагибаясь к новому источнику, но с каждым разом вода оказывается все более темной и мутной, и мало-помалу он убеждается, что к первому источнику ему уже нет возврата.
— Мастер, ты говоришь, как человек в горшей крайности, доведенный до отчаяния.
— Скажи лучше коротко и ясно: как мужчина.
— Так сердце знает любовь, полную и счастливую, только раз в жизни, один-единственный раз, и быстро минует для него этот короткий летний месяц любви?
— И когда этот летний месяц минует, закрой свое сердце наглухо и живи для чего угодно, только не для любви.
— Вот до чего дошел ты?
— Я? Растопчи меня подобно сорной траве!
— Мастер, довольно ты работал над драконом и грозным витязем. Иди со мной и докончи деву.
— На дворе уже смеркается, Метта. Надо взять с собой фонарь.
— Темные дела боятся света.
— Набрось хоть плащ, Метта; с моря дует свежий ветер.
— Я закутаюсь в плащ с головою на случай встречи с кем-нибудь. А ты сними сапоги. Застигутым врасплох ворам приходится убегать неслышно.
— Прокляты мы — и ты и я.
Они вышли в полумраке, но не рука об руку. Между ними оставалось широкое пустое пространство, а с моря дул свежий ветер.
Бенгт Гаке вернулся домой на следующее утро и привел с собой всех музыкантов Стуре с их женами и дочерьми. Он не спал всю ночь, и глаза его слипались, но, когда он подвел гостей к сараю и увидел, что мастер Андреас снова принялся за скульптуру девы, сняв с нее темную пелену, которая и покрывала теперь дракона и витязя, глаза его заблистали. Он медленно обошел вокруг изображения, пытаясь сохранить равнодушный вид, и собирался было обойти вторично, но вдруг круто повернулся и прошептал:
— Мир тебе, дорогой мастер! Хорошо, что мы с тобой недавно ночью поговорили по душам, как добрые друзья, — я вижу, к тебе опять вернулась настоящая радость творчества.
Мастер Андреас уже накладывал краски на лик девы и покрывал золотом корону, а в толпе зрителей слышался восторженный шепот. Никто в Швеции еще не видывал произведения краше!
Бенгт Гаке пошел в дом за Меттой, но она заспалась до позднего утра и сидела теперь на галерейке, бледная и нечесаная. Не глядя на него, она ковыряла ногтем прогнившее дерево перил. Он привстал на цыпочки и погладил ее по руке.
— Не сердись на меня, сердце мое, за то, что я последнее время, сам не знаю с чего, был не в духе. Позабудь обо всем и сойди вниз постоять для мастера. Лик девы и твой схожи, как две капли воды, и я горд и счастлив. Но еще больше рад я тому, что это работа честных рук мастера Андреаса, которого люблю, словно отца и брата.
И так как Метта не двигалась с места, он взял ее руки в свои и продолжал говорить:
— Оправься, Метта, надень свой воскресный наряд и ожерелье. Да прикажи слугам вынести на луг скамьи и стол и накрыть его для гостей — надо нам почтить мастера. Пусть он сядет посередине между тобой и мной.
— Хоть бы раз в жизни еще мне почувствовать себя такой счастливой, какою вошла я в этот дом!
— Сегодня один из твоих пасмурных дней, Метта. Ты никогда не бываешь одинакова, но переливаешься, подобно самоцветному камню. Переменись еще разок и заблести радостью и весельем!
— Ты прав, — сказала она, вскочив с места. — Я никогда не бываю одинакова и теперь я хочу радоваться, радоваться, радоваться…
И Метта повытащила из ларцов и шкапов все, что было у нее лучшего, и когда появилась в полном наряде, Бенгт сам завязал на ней ожерелье и поцеловал ее.
Приплясывая, спустилась она об руку с мужем по лестнице и принялась помогать слугам расставлять скамьи и накрывать стол, обвила каждую деревянную тарелку гирляндой цветов и сама позвала гостей к столу, а мастера Андреаса усадила рядом с собою.