— Где же мастер Андреас? — спрашивали все. — Воистину, он сама скромность, если избегает почестей в день своего торжества.
Когда в монастыре св. Клары пропели вечерний псалом, Бенгт Гаке заглянул в сарай. Как там стало пусто, когда скульптуры увезли! Пол был усеян стружками и инструментами, в углу валялся голубой плащ Метты, а за стенами шумела вода.
Но мастер Андреас сидел на дубовом чурбане у стены, точь-в-точь, как вечером накануне, и Бенгт Гаке, подойдя к нему, заметил, что мастер как-то постарел и словно высох.
— Бог помог мне докончить мою работу, но теперь Его терпение истощилось, — проговорил он.
— Это силы твои истощились, вот и все, мастер Андреас. У тебя целый день крохи не было во рту для подкрепления плоти. Теперь все твои старые друзья и множество новых ожидают тебя в погребке ратуши.
— Ты все еще друг мне, Бенгт?
— И ты еще спрашиваешь?
— Лучше бы тебе не знавать меня никогда. Если хочешь мне добра, возьми этот молоток и хвати меня по виску так, чтобы я тут же свалился мертвым.
— Ты болен и сам не знаешь, что говоришь.
— Вот молоток. Возьми и ударь с размаху. Уж если кому сделать это, так именно тебе. Поверь моему слову, ты совершишь доброе дело.
— Разве хорошо убивать?
— Да, если рука убивающего является орудием кары Божьей.
— Мастер, тебе еще есть для чего жить, если даже тебе не суждено больше создавать произведений, как то, которое ты уже дал нам.
— Не для чего мне жить, — разве только для стыда и покаяния. Но это не совсем по мне. Я не знаю, друг ли я тебе больше; едва ли… Но если ты мне друг, то окажи мне последнюю услугу и убей меня.
— Дай сюда молоток.
Бенгт Гаке взял молоток и швырнул его в открытую дверь с такою силою, что он полетел прямо в воду.
— Клянусь святым Эриком! Если тебе так уж хочется сидеть тут со своими думами, то и сиди себе на здоровье.
Мастер Андреас вскочил, побежал за Бенгтом и ухватился за него в дверях:
— Не бросай меня! Не хочу я оставаться в твоем доме один на всю долгую ночь.
— Или ты стал вдобавок бояться темноты?
— Не темноты, а деяний тьмы.
— Ничего не понимаю, но если тебе на сердце легли тяжелые камни, стряхни их с себя хоть на эту ночь. Дай мне руку и пойдем. По-настоящему мне, пожалуй, следовало бы отвести тебя в монастырскую больницу, но мне сдается, что стоит тебе выпить пару кружек доброго вина и посмеяться от души, как ты снова станешь человеком.
— Да, Бенгт, если мне удастся хорошенько посмеяться, я стану опять человеком.
Они пошли по двору в потемках, рука об руку, осторожно пробираясь по мокрой траве; но, когда подошли к калитке, мастер Андреас остановился:
— Ты ничего не слыхал?
— А что мне было слышать?
На галерейке что-то зашуршало, словно волочился по полу кусок тяжелой материи.
— Это, верно, Метта полюбопытствовала взглянуть — удалось ли мне уговорить тебя провести вечер с друзьями.
— А если бы я не пошел с тобой?
— Тогда она узнала бы, что я ушел один.
— Поспешим.
— Ты же сам остановился.
Они пошли дальше между дворами, многие из которых сгорели и были заброшены со времени последней войны. На одном из пепелищ, где зола и угли хрустели под ногами прохожих, кучка нищих и прокаженных развела огонь в уцелевшем очаге. Нищий с костылем и деревяшкой вместо ноги рассказывал товарищам, как он на этом самом месте помогал хоронить убитых датских воинов. Оба ночных прохожих подали ему милостыню, он поблагодарил и посоветовал им не преминуть посмотреть в городском соборе новые великолепные скульптуры, поставленные в память этой победы.
Местами почва была такая топкая, что путникам приходилось перебираться по камням и мосткам. Слева от тропинки и мостков струился поток, обдававший брызгами их платья. У Северных ворот стража внимательно осмотрела их при свете фонаря, прежде чем пропустить, но в городе по всему видно было, что день праздничный: все еще были на ногах, и на крутых спусках переулков гулко раздавались шаги и немецкая речь, одетые по праздничному купцы и их жены возвращались с факелами и фонарями с цеховых пирушек, а все вывески были украшены зеленью.