Тот (с головой ибиса и со свитком папируса). Где бы ни собирались ученые, где бы ни писали свои сочинения, ни изучали растения, животных и ход небесных светил, где бы работники ни ковали плуги, ни обжигали кирпичи, ни вырезывали арфы — везде воздвигались и алтари. Душа всего народа горела восторгом подобно яркому жертвенному пламени.
Голова Озириса. Все прах и суета.
Путник (Дисколосу). Зажги в груди моей это пламя, и я преображусь и стану непобедимым. Известно ли тебе, когда первый человек сбросил с себя звериную оболочку?
Дисколос. Когда он оточил первый кремень, — сказали мне когда-то жившие в миру.
Путник. Он сбросил с себя звериную оболочку в то утро, когда воздвиг первый алтарь.
Анубис (с головой шакала). В песках пустыни спят наши великие цари, которые сами служили нам, одетые в пурпур и жемчуга. Дворцы они строили себе из дерева, но могилы свои и храмы из гигантских камней.
Голова Озириса. Все прах и суета!
Путник (Дисколосу). Вот как подобало бы жить ныне именующим себя владыками, а не в огромных дворцах с часовенкой рядом.
Дисколос. Жреческое начало умирает в человечестве, и этой смерти ему не пережить.
Путник. К каким бы векам ни обращался я мыслью, всюду слышу ликование уповающих, шелест хоругвей и ликующий звон колоколов над миром, у которого был свой бог!
Сет (с ослиной головой, кричит по-ослиному и бросается на Путника, но, видя, что тот не бежит от него, останавливается). Я уже никому не внушаю прежнего ужаса. Небесные тела превратились в застывший шлак. Когда я купаю руки в вечном огне, чтобы сеять опустошение, пламя кажется мне прохладным, подобно струям воды.
Голова Озириса. Все прах и суета!
Гатор (с кошачьей головой и с тамбурином, фыркает и бьет лапами). Я думала, что хоть одно на свете не суета — любовь… Но я обманулась. Мяу! Мяу! Когда я бросаю влюбленных в объятия друг друга, они проклинают меня и таращатся один на другого, словно чужие… Пф! Пф!.. Они воображают, что ненавидят друг друга, но они ненавидят свою собственную кровь.
(Извиваясь, подкрадывается к Путнику, трется о него, мурлыкает и вдруг оглушительно ударяет в тамбурин.)
На колени перед богиней Гатор, нежной покровительницей любви!
Путник (тревожно). Только не перед тобой… Укажите мне бога, достойного почитания!
Дисколос (указывая на звероподобных, которые окружают Путника, чтобы увлечь его за собой). Выбирай!
Путник. (отбиваясь и ломая руки). Дай мне бога, и я с радостью пойду на все жертвы… и лишения… Я понесу бремя болезни и старости, как лучшее украшение… Я разбужу свой народ, как ураган будит покрытое льдом море!
Дисколос. Выбирай!
Путник. Я обратился вспять, чтобы начать поиски среди диких звероподобных… Напрасный труд! Возьми свой лук и пусти стрелу!
Дисколос. В другой раз стремись вперед… далеко вперед, еще не распаханными полями грядущего дня!
Путник. Где роса еще освежает разгоряченные ступни… А здесь в воздухе пахнет гарью.
Дисколос. Обещай, или я не подам тебе помощи!
Путник (почти обессиленный). Пусти стрелу! Я обещаю, даю тебе слово!
Дисколос. Спасибо за это слово!
Нацеливается в Озириса и спускает стрелу. Колонна разваливается на куски, звероподобные боги с жалобными криками разбегаются в разные стороны и исчезают. Лунный свет бледнеет, зажигаются звезды.
Дисколос. Хочешь ты выслушать меня?
Путник. Да, ты много видел, многому научился.
Дисколос. Я видел однажды женщину на коленях у подножия простого деревянного креста при дороге; это зрелище исторгло слезы из моих старых глаз, тогда как богоотрицателей я не понимал. Это — религия, думал я, но нельзя искать религиозной сути в кресте, который является только символом; суть и не в наивных словах этой религии, но в том непостижимом, что люди стремятся выразить и этим символом и этими словами. И вот мне пришло в голову, что, в сущности, у всех людей одна религия — и у отрицателей, как ты, и у верующих проповедников, и у юных дикарей. Все они спорят только о мирских предметах, как символы, обряды и толкования. Воздвигнем же обширный храм и начертаем над входом: «Мы сами не знаем и не понимаем того, что хотим выразить этим». И будем встречаться там, но не при дневном свете, ибо зрение принадлежит миру, а звездными ночами; будем петь перед алтарем несложную обедню или постоим молча, ибо мы не знаем и не разумеем того, что хотим выразить этим.