Вандал уверенно покачал головой, с улыбкой вынимая большой охотничий нож.
— Ну, сотню воинов одним махом мне не уложить. Хотя… Надо как-то попытаться, глядишь, и получится. А вот порчу великую навести — это тебе не руками махать.
Вандал нагнулся и, двинувшись задом противосолонь, стал очерчивать вокруг костра колдовской круг, приговаривая:
— На четырех столбах железных, что стоят от земли до неба, совью паутину звонкую от восхода до заката. Увязнут в той паутине молитвы людские словно мухи-однодневки. Станут рваться-трепыхаться, да не вырвутся. Крепка та паутина, ибо на ней замки семипудовые мои слова замкнули ключами булатными. А слова мои крепче кремня — не сломать их, а ключи булатные под горючий камень Алатырь брошены — вовек не сыскать их.
Закончив чертить круг, Вандал подсел к костру, зябко поднося руки к огню, и зашептал:
К тебе взываю, о Богиня Ночи, Чье царствие в чертогах Нави, Окутай Сваргу пеленою порчи, Дни станут ночью не по Прави. Не подниматься солнцу поутру, Лучами землю-матушку лаская. Забьется дикий зверь в нору, Не вылетит пчела, мед собирая. Три ночи будет править Тьма, Косой срезая житный колос: Страх, голод, черная чума, И жалить станет даже полоз. Замки цепляю семипудовые, Ключами замыкаю булатными. Быть по слову моему!Острым лезвием ножа он рассек себе ладонь, роняя бурые капли крови в пламя. Черный едкий дым повалил от костра к ночному небу, будто огромный черный змей жадно потянулся за звездами. Вандал вскочил словно ужаленный и побежал по лагерю от одного костра к другому, творя свою великую ворожбу. Стоян удивленно смотрел, как один за другим стали подниматься к небу черные столбы дыма, сплетаясь меж собой в облаках и укрывая небо мрачным покрывалом. Огромное черное пятно быстро расползалось, жадно пожирая небесные просторы. Оббежав все костры, обессиленный Вандал наконец-то вернулся. Изможденно рухнув наземь, он схватил мех с медовухой, восполняя огромными глотками потерянные силы.
— Все! Получилось, Стоян! Три дня быть здесь кромешной тьме. Ни волхвы, ни Правитель не смогут ничего с этим поделать. Прикажи только, чтобы следили за кострами, коли хоть один погаснет, все старания пойдут прахом.
…Взобравшись на стену, князь наблюдал за лагерем древлян, пытаясь в который раз сосчитать горящие костры. Вновь сбившись со счета, он досадливо плюнул наземь и обернулся к воеводе.
— Любомир, у тебя есть отрок, чтобы в счете разумел? Зови сюда, костры счесть надобно, — князь стал спускаться по лестнице, разговаривая сам с собой: — Один костер — пусть десяток воинов…
— Богумир! — тревожный оклик воеводы заставил его обернуться. — Погляди, что творится!
Князь недовольно вернулся на стену и замер, разглядывая черные клубы дыма, устремившиеся к небесам.
— Чур, меня! Это что такое?
Воевода, задрал голову, вглядываясь в ночное небо, и тихо прошептал:
— Никак, колдовство! — трижды сплюнув через левое плечо, он непроизвольно поднес руку к груди, где еще недавно был заветный оберег.
Князь, сонно зевая, махнул рукой в сторону древлянского лагеря.
— Пугают. Видать, смолу в костры бросают. Ладно, пойду к себе, коли до утра на штурм пойдут, мигом гонца за мной высылай.
Спускаясь с крепостной стены, князь остановился, оборачиваясь.
— Любомир, а ты служанку мою помнишь? Вроде она приглянулась тебе тогда? Нежданой, кажись, звали?
Воевода утвердительно кивнул, непроизвольно положив ладонь на рукоять меча.
— Чего ж не помнить, помню. А что?
— Да запропастилась куда-то девица. Справная кухарка оказалась, да так в один день и пропала. Беспокоюсь, вдруг беда с ней приключилась. Коли вдруг встретишь ее, приведи ко мне, — князь отвернулся, собравшись уходить, и добавил, бросив через плечо: — А будет упираться, силой приведи.
Воевода зло сплюнул наземь, глядя вслед ушедшему Богумиру.
— Зря ты так, Бешеный, ох зря! Гляди, князь, не поранься об меня ненароком…
Возвратившись в свой дом, князь застал встревоженную Марфу, возле которой на лавке сидела очень старая бабка. В ее возрасте положено было на печи лежать, кости старые согревая, а не по гостям ходить. Морщинистые сухие руки с узловатыми пальцами, подрагивая, ощупывали лавку, будто сомневаясь в ее прочности. Водянистые глаза, наполовину заросшие старческой плевой, подслеповато вглядывались в Богумира. Князь недовольно остановился подле них.
— Кто это, Марфа?
Кухарка, вскочив с лавки, подбежала к нему, крепко взяв под локоть и заглядывая прямо в глаза.
— Шептуха это. Все ее хвалят. Уж если она не поможет тебе от той ведьмы избавиться, никто не поможет.