Санья издала пронзительный крик. Дорго изо всех сил пытался освободиться от цепких тварей, облепивших его, как мухи — труп. Он слышал, как Уладжан пытается сделать то же самое. Их порыв помочь был рожден не только рассудочным пониманием ее необходимости для будущего противостояния Собирателю Черепов. Того факта, что она была человеком, женщиной, оказалось достаточно, чтобы воины бросились спасать ее от бесчисленных врагов. Ничто человеческое не заслуживало участи, которая ждала их здесь.
Попытки добраться до Саньи можно было сравнить с попыткой плыть против бурного течения. Ее крики стали слабыми, отдаленными — нападавшие оттащили ее в один из боковых проходов. Прорыв к этому проходу дорого стоил обоим цавагам. Их тела представляли собой сплошные порезы и синяки.
С ужасающей ясностью Дорго понял, что они все еще живы только потому, что твари не хотят их убивать. У них имелась какая-то другая цель, они приготовили для людей, вторгшихся в их запретный мир, какое-то иное применение, чем просто быть убитыми в этом бою. Осознание этого заставило Дорго сражаться еще отчаяннее, рубя слабые, похожие на червей конечности, которые цеплялись за него, пытаясь утянуть вниз. Его рука стальной хваткой сжимала рукоять меча, противостоя когтям, пытавшимся вырвать оружие.
Дорго чувствовал, как подкашиваются ноги, как утекают силы. Его выносливость ослабевала под нескончаемым натиском, и он знал, что не продержится долго. Он выплевывал ругательства, проклиная своих врагов их богами и предками. Из толпы донесся хриплый смех. Они знали что победа близка.
Яростный боевой клич пронесся сквозь темноту, заглушив хихиканье тварей. Слабеющий дух Дорго воспрянул, когда он услышал этот пронзительный крик: боевой клич цавагов, кровавый зов воина тонгов. За криком последовал лязг металла, пронзающего плоть, и стоны тварей, чьи тела рвал мстительный клинок.
Дорго почувствовал, как цепкая хватка на его ногах резко ослабла, когда сначала один, а затем и все нападавшие шарахнулись в темноту. Шуршание, скрежет разнеслись по туннелю, когда существа скользнули обратно в норы. С отступлением чудовищ скудное освещение, создаваемое мхом на стенах, смогло восстановиться, больше не закрытое телами выродившейся орды.
В слабом свете мха Дорго разглядел Уладжана, прислонившегося к противоположной стене, его щупальце обвилось вокруг сломанного древка копья, по нормальной руке текла кровь из ужасной раны на плече. Лицо разведчика было багровым от синяков, один глаз заплыл. Пока он смотрел, Уладжан выплюнул зуб на пол пещеры, но затем наклонился поднять его, опасаясь, что какая-нибудь ведьма может забрать его и использовать для порабощения души цавага.
Дорго не требовалось зеркало, чтобы понять, что он выглядел немногим лучше Уладжана. Когда он двигался, каждый порез и синяк вспыхивал болью. Каким-то образом, несмотря на избиение, Дорго почувствовал, что их спаситель выглядел еще хуже.
Тогмол стоял почти в самом центре туннеля, его глаза были так широко раскрыты от ужаса, что, казалось, принадлежат сове, а не воину цавагов. Он дышал короткими, торопливыми всхлипами, а кожа была такой бледной, что казалась принадлежащей трупу. Тогмол едва замечал присутствие спасенных им людей, оглядываясь на стены и потолок, поворачивая голову быстрыми, паническими рывками. Наконец он выронил широкий топор, уперевшись руками в стены туннеля. Вены вздулись на его шее, когда Тогмол приложил свою огромную силу к неподатливому камню.
Дорго осторожно подошел к Тогмолу и ободряюще положил ему руку на плечо. Воин вздрогнул от его прикосновения. В обезумевших от страха глазах мелькнул проблеск разума. Он оставил тщетные попытки расширить узкий туннель.
— Наши жизни принадлежат тебе, — сказал Дорго Тогмолу. — Если бы ты не спустился за нами, мы бы пропали.
Тогмол лишь коротко взглянул на Дорго в ответ. Взор воина то и дело возвращался к покрытым мхом стенам.
— Найди что-нибудь еще, что я мог бы убить, прежде чем я пожалею о своем выборе, — сказал он, выдыхая каждое слово сквозь стиснутые зубы.
Дорго мрачно кивнул. Он видел, как тяжело дается Тогмолу пребывание в узких, душных туннелях, как оно подтачивает его мужество. Поговаривали, что Чин Обманщик в каждое храброе сердце вложил какой-то страшный тайный страх, слабость, которой бог мог бы воспользоваться, пожелав погубить человека. В тисках страха замкнутого пространства каждый вдох был для Тогмола таким тяжким испытанием, которое другие цаваги могли только вообразить.