Потом нас, потных и разгоряченных, привели в холодную столовую. Отстояв длинную очередь, мы получили обед: жареную курицу, холодную, в застывшем сале, холодное картофельное пюре и теплый вялый салат.
Сидевшая напротив женщина увидела, как я отдираю от курицы слой мокрого жареного теста, и спросила:
— Ты что, на диете?
— Угу. Не ем всяких гадостей.
— Ну, сдается мне, тут ты сможешь изрядно сбросить вес!
Мы пожали друг другу руки через стол. Каролин была из Джорджии, миловидная негритянка чуть моложе меня.
— Что, тебя загребли после института?
— Ну да. Я вообще-то физик.
Она рассмеялась.
— Ну, тогда я знаю, где ты будешь служить!
— А ты тоже?
— Ну да. Хотя я представления не имею почему. У меня диплом по креативным зрелищам. Телевидение, в общем.
— Да? И какой же твой любимый сериал?
— Да я их все ненавижу. Но, в отличие от большинства людей, я знаю, за что именно я их ненавижу. Так что можешь честно признаться, что умрешь, если пропустишь следующую серию «Батальона смерти»!
— У меня вообще нет ящика. Да и смотреть его мне некогда. Когда я был маленький, мне разрешали его смотреть не больше десяти часов в неделю.
— Ух ты... Слушай, давай поженимся, а? Или у тебя уже есть девушка?
— Ты знаешь, я вообще-то гей, вот разве что с овцами могу...
— Ну, тогда я буду твоей овечкой!
И мы оба расхохотались — пожалуй, куда громче, чем шутка того заслуживала.
Базовая подготовка пехотинца состояла наполовину из физподготовки, наполовину — из обучения владению оружием, которое нам, механикам, никогда не понадобится. Собственно, и бутсам-то вряд ли когда понадобится умение драться штыком, ножом или голыми руками: ну часто ли приходится встречаться с врагом, не имеющим огнестрельного оружия, когда у тебя его тоже нет?
Нет, я знал, что это обучение преследовало более глубокие цели. Таким образом в нас развивали агрессию. Но я лично не был уверен, что механикам это надо: если ты выйдешь из себя, твоему солдатику ничего не стоит уничтожить целую деревню!
Фамилия Каролин была Коллинз, и в алфавите мы стояли рядом. Мы с ней много болтали — иногда шепотом, стоя в строю (пару раз это навлекало на нас неприятности: «Эй, вы, голубки! Один из вас будет наматывать круги по дорожке, пока вторая не докрасит вон ту стенку!»)
Я буквально втюрился в нее. Я имею в виду тот всплеск гормонов, который человеку полагается научиться контролировать к тому времени, как ему стукнуло восемнадцать. Я все время думал о ней и жил исключительно тем, что утром, на построении, увижу ее лицо. Судя по выражению ее лица и жестам, она испытывала то же самое по отношению ко мне, хотя слова «любовь» мы тщательно избегали.
После двух недель непрерывных тренировок нам внезапно дали отпуск на полдня. Автобус отвез нас в Сент-Роберт, небольшой городок, существовавший исключительно ради того, чтобы солдатам было где облегчать карманы. Мы должны были вернуться к восемнадцати ноль-ноль, иначе нас объявят находящимися в самовольной отлучке.
По пути к автобусной остановке в Сент-Роберте мы проехали несколько отельчиков и мотельчиков, суливших «почасовую оплату и чистое постельное белье». Когда мы сошли с автобуса, я замялся, не зная, как сформулировать свое предложение, но Каролин ухватила меня под руку и решительно повлекла к ближайшему такому отельчику.
Мы до этого даже ни разу не целовались. Так что для начала мы принялись целоваться, пытаясь одновременно стянуть друг с друга форму, не оборвав при этом пуговиц.
По правде говоря, я оказался не таким уж терпеливым и заботливым любовником, как мне бы хотелось. Но меня распирало изнутри, как физически, так и психологически: в казармах невозможно уединиться, чтобы помастурбировать.
Но ее это не огорчило: она только посмеялась, и мы некоторое время просто баловались друг с другом, пока я не дозрел до более сдержанных и неторопливых ласк. Это было даже лучше, чем мне мечталось.
У нас был в запасе еще час, прежде чем надо было бежать на автобус. Рядом с отельчиком был бар, но Каролин не хотелось, чтобы на нас глазели наши товарищи-новобранцы. Так что мы сидели на влажных мятых простынях и тянули из стакана воду с металлическим привкусом.
— А ты не пробовал отвертеться? — спросила она.
— Ну как же, пробовал, конечно. Моя кураторша сказала, что, если я пойду в пехоту, меня, в моем возрасте и с моим образованием, скорее всего, на пару лет засадят бумажки перебирать.