— Ну да. Я вообще-то физик.
Она рассмеялась.
— Ну, тогда я знаю, где ты будешь служить!
— А ты тоже?
— Ну да. Хотя я представления не имею почему. У меня диплом по креативным зрелищам. Телевидение, в общем.
— Да? И какой же твой любимый сериал?
— Да я их все ненавижу. Но, в отличие от большинства людей, я знаю, за что именно я их ненавижу. Так что можешь честно признаться, что умрешь, если пропустишь следующую серию «Батальона смерти»!
— У меня вообще нет ящика. Да и смотреть его мне некогда. Когда я был маленький, мне разрешали его смотреть не больше десяти часов в неделю.
— Ух ты... Слушай, давай поженимся, а? Или у тебя уже есть девушка?
— Ты знаешь, я вообще-то гей, вот разве что с овцами могу...
— Ну, тогда я буду твоей овечкой!
И мы оба расхохотались — пожалуй, куда громче, чем шутка того заслуживала.
Базовая подготовка пехотинца состояла наполовину из физподготовки, наполовину — из обучения владению оружием, которое нам, механикам, никогда не понадобится. Собственно, и бутсам-то вряд ли когда понадобится умение драться штыком, ножом или голыми руками: ну часто ли приходится встречаться с врагом, не имеющим огнестрельного оружия, когда у тебя его тоже нет?
Нет, я знал, что это обучение преследовало более глубокие цели. Таким образом в нас развивали агрессию. Но я лично не был уверен, что механикам это надо: если ты выйдешь из себя, твоему солдатику ничего не стоит уничтожить целую деревню!
Фамилия Каролин была Коллинз, и в алфавите мы стояли рядом. Мы с ней много болтали — иногда шепотом, стоя в строю (пару раз это навлекало на нас неприятности: «Эй, вы, голубки! Один из вас будет наматывать круги по дорожке, пока вторая не докрасит вон ту стенку!»)
Я буквально втюрился в нее. Я имею в виду тот всплеск гормонов, который человеку полагается научиться контролировать к тому времени, как ему стукнуло восемнадцать. Я все время думал о ней и жил исключительно тем, что утром, на построении, увижу ее лицо. Судя по выражению ее лица и жестам, она испытывала то же самое по отношению ко мне, хотя слова «любовь» мы тщательно избегали.
После двух недель непрерывных тренировок нам внезапно дали отпуск на полдня. Автобус отвез нас в Сент-Роберт, небольшой городок, существовавший исключительно ради того, чтобы солдатам было где облегчать карманы. Мы должны были вернуться к восемнадцати ноль-ноль, иначе нас объявят находящимися в самовольной отлучке.
По пути к автобусной остановке в Сент-Роберте мы проехали несколько отельчиков и мотельчиков, суливших «почасовую оплату и чистое постельное белье». Когда мы сошли с автобуса, я замялся, не зная, как сформулировать свое предложение, но Каролин ухватила меня под руку и решительно повлекла к ближайшему такому отельчику.
Мы до этого даже ни разу не целовались. Так что для начала мы принялись целоваться, пытаясь одновременно стянуть друг с друга форму, не оборвав при этом пуговиц.
По правде говоря, я оказался не таким уж терпеливым и заботливым любовником, как мне бы хотелось. Но меня распирало изнутри, как физически, так и психологически: в казармах невозможно уединиться, чтобы помастурбировать.
Но ее это не огорчило: она только посмеялась, и мы некоторое время просто баловались друг с другом, пока я не дозрел до более сдержанных и неторопливых ласк. Это было даже лучше, чем мне мечталось.
У нас был в запасе еще час, прежде чем надо было бежать на автобус. Рядом с отельчиком был бар, но Каролин не хотелось, чтобы на нас глазели наши товарищи-новобранцы. Так что мы сидели на влажных мятых простынях и тянули из стакана воду с металлическим привкусом.
— А ты не пробовал отвертеться? — спросила она.
— Ну как же, пробовал, конечно. Моя кураторша сказала, что, если я пойду в пехоту, меня, в моем возрасте и с моим образованием, скорее всего, на пару лет засадят бумажки перебирать.
— Ну да, конечно. Ты до сих пор в это веришь?
Я расхохотался.
— Меня бы отправили в часть, вооруженную одними штыками! Вперед, коли, за отечество!
— За Бога и отечество! Бога, Бога не забывай!
— Ну кто, как не Бог, послал нам этот выходной?
— Ох, слава Богу!
Она взяла двумя пальчиками мой пенис и потеребила его.
— Как ты думаешь, в этом малыше не осталось хоть капельки сока?
— Боюсь, пока все. Можем заняться этим в автобусе!
— Ладно. Ловлю на слове!
Она зевнула и потянулась до хруста в суставах.
— Может, тогда по пивку? Покажем нашим одиноким сучкам, что у меня есть свой кобель!
— Ну пошли.
Хотя я сильно подозревал, что вряд ли хоть одна девушка в этом городе осталась сегодня одна.
Она аккуратно одела меня, разгладила на мне форму долгими плавными прикосновениями. Потом погладила мое лицо, мои руки, словно пыталась запомнить это ощущение.
Потом она прижалась ко мне и испустила долгий, глубокий вздох.
— Спасибо, Джулиан! — прошептала она. — Это было здорово!
Я тоже попытался ее одеть, но застегнул пуговицы наперекосяк.
Романтично, ничего не скажешь. К тому же снять с женщины трусики куда проще, чем надеть их обратно.
В некурящей половине бара все равно попахивало табаком и еще слегка травкой. Пиво было ледяное, но приткнуться оказалось негде. Так что мы остались стоять у стойки. Кругом гремела музыка и смех. Мы время от времени кивали, здороваясь с товарищами по учебке.
— А ты не на юге вырос, я смотрю, — сказала она. — Говор у тебя не нашенский, не обижайся, конечно.
— Вообще-то родился я в Джорджии, но мои родители переехали на север прежде, чем я пошел в школу. Вырос я в Делавэре. А четыре года в Гарварде любого избавят от неправильного произношения.
— Ты всегда только точными науками занимался?
— Сперва физикой, потом астрофизикой на степень магистра. В аспирантуру поступил на физику элементарных частиц. И после защиты буду заниматься ею же — если, конечно, останусь жив после учебки.
— Ой, я в этом во всем ни фига не разбираюсь!
— Я на это и не рассчитывал, — я накрыл ее руку своей ладонью. — Точно так же, как я ничего не смыслю в кино...
— Джу-улиан! — она отняла руку. — Не стоит разговаривать так снисходительно с человеком, который может убить тебя одним ударом. Шестью разными способами.
— Извини. Знаешь, на то, чтобы закончить Гарвард, надо четыре года, а на то, чтобы от этого избавиться, — лет сорок, не меньше.
— Ну, я сорок лет терпеть не собираюсь. Так что лучше держи свое дерьмо в себе!
Однако она улыбнулась и вернула руку на место.
В дверях появился коротышка рядовой из постоянного контингента учебки, с мегафоном в руках.
— Эй, вы, слушайте сюда! Новобранцы третьей роты, ваш автобус прибыл! Если через пять минут не сядете в автобус, будете считаться в самоволке! Мы вернемся сюда и наденем на ваши жопы наручники!
После того как он вышел, на миг воцарилась тишина, потом послышался негромкий ропот.
— Интересно, как это он собирается надевать наручники на жопы?
— Ну, представь себе большой степлер! — сказала она и допила свое пиво. — Карета подана!
Следующие две недели мы провели без выходных. Теперь, убедившись, что никто не свалится с сердечным приступом во время кросса, нас принялись гонять по-настоящему. На следующее утро после полдневного отпуска нас подняли в половине третьего утра, бегая между казармами и лупя в железные кастрюли. Пять минут на одевание, потом десятимильный кросс с полной выкладкой и оружием. Когда кто-то останавливался, чтобы проблеваться, нас заставляли бежать на месте, выкрикивая: «Сла-бак! Сла-бак!»
Такие утренние пробежки нам стали устраивать примерно раз в три дня, причем дистанция каждый раз увеличивалась на милю. Инструкторы вели себя так, словно это изощренная пытка, но все явно было очень хорошо продумано. Кроссы-то бегать было надо, но, если бы мы бегали многомильные кроссы среди дня, когда жара зашкаливала за сотню, люди бы просто начали умирать от теплового удара.
Кроме того, инструкторы старались донести до нас мысль, что если нас так гоняют, то мы сами в этом виноваты. Мы то и дело слышали: «У нас всего четыре недели на то, чтобы сделать из этих никчемных слабаков нормальных солдат!»