Всадники сражались пешими; победа неприятеля была несомненной, однако побежденные предпочитали умирать, не сходя с места, но не бежать. Победители, досадуя на тех, кто мешал полной победе, стали избивать тех, кого отогнать не смогли. Немногих уцелевших, усталых от боя и ран, все-таки отогнали: началось беспорядочное бегство; кто мог, вскакивал на своего коня и несся прочь. Гней Лентул, военный трибун, проезжавший мимо верхом, увидел консула: он, весь в крови, сидел на камне. «Луций Эмилий, - обратился к нему Лентул, - ты один неповинен в сегодняшнем поражений, и боги должны бы тебя пожалеть; пока у тебя есть еще силы, я подсажу тебя на коня и пойду, прикрывая, рядом. Не омрачай этот день еще смертью консула; и так хватит слез и горя». «Хвала твоей доблести, Гней Корнелий, - ответил консул, - не теряй времени, попусту сокрушаясь; его и так мало - спеши, спасайся из вражеских рук. Уходи, объяви всенародно сенаторам; пусть, пока еще не подошел враг-победитель, укрепят Рим и усилят охрану; Квинту Фабию скажи, Луций Эмилий помнил его советы, пока жил, помнит и теперь, умирая. Меня оставь умирать среди моих павших солдат: я не хочу второй раз из консула стать обвиняемым и не хочу стать обвинителем своего коллеги, чтобы чужою виной защищать свою невиновность». За этим разговором их застигла сначала толпа бегущих сограждан, а потом и врагов: не зная, что перед ними консул, они закидали его дротиками; Лентула из переделки вынес конь. Тут повсюду началось общее беспорядочное бегство. Семь тысяч римлян укрылись в меньшем лагере, десять - в большем, тысяч около двух - в самой деревне, в Каннах; здесь они сразу же были окружены Карфалоном и его конниками, так как деревня не была укреплена. Второй консул, не присоединившись - то ли случайно, то ли намеренно - ни к какому отряду беглецов, с пятьюдесятью примерно всадниками добрался до
Венузии. Убито было, говорят, сорок пять тысяч пятьсот пехотинцев и две тысячи семьсот конников - граждан и союзников почти поровну. В числе убитых были два консульских квестора, Луций Атилий и Луций Фурий Бибакул, двадцать девять военных трибунов, несколько бывших консулов, бывших преторов и эдилов (среди них Гней Сервилий Гемин и Марк Минуций, бывший в предыдущем году [221 г.] начальником конницы, а несколько лет назад - консулом); убито было восемьдесят сенаторов и бывших должностных лиц, которые должны были быть включены в сенат: люди эти добровольно пошли воинами в легионы. Взято в плен в этом сражении было, говорят, три тысячи пехотинцев и тысяча пятьсот всадников.
Глава 51. Поле битвы
На следующий день, чуть рассвело, карфагеняне вышли на поле боя собрать добычу; даже враг)' жутко было смотреть на груды трупов; по всему полю лежали римляне - тысячи пехотинцев и конников, - как кого с кем соединил случай, или бой, или бегство. Из груды тел порой поднимались окровавленные солдаты, очнувшиеся от боли, в ранах, стянутых утренним холодом, - таких пунийцы приканчивали. У некоторых, еще живых, были подрублены бедра или поджилки, - обнажив шею, они просили выпустить из них остаток крови; некоторые лежали, засунув голову в разрытую землю: они, видимо, сами делали ямы и, засыпав лицо вырытой при этом землей, задыхались. Взгляды всех привлек один нумидиец, вытащенный еще живым из-под мертвого римлянина; нос и уши у него были истерзаны, руки не могли владеть оружием, обезумев от ярости, он рвал зубами тело врага - так и скончался.
Полибий. Всеобщая история, XV, 10-15
(Перевод Ф.Г. Мищенко)
Покончив с расположением войска, Публий обходил ряды и обращался к воинам с краткими подобающими случаю речами. Так, он просил их во имя прежних битв показать себя и теперь доблестными воинами, достойными самих себя и отечества, и живо памятовать, что победа над врагом не только прочно утвердит власть их над Ливией, но стяжает им и государству их неоспоримую власть и главенство над целым миром. Если же битва кончится несчастливо, павшие в честном бою воины найдут себе в смерти за родину прекраснейший памятник, а бежавшие с поля трусы покроют остаток дней своих позором и бесчестием. Ибо нигде в Ливии беглецы не найдут для себя безопасного пристанища, а всякого, попавшего в руки карфагенян, ждет участь, которую легко угадает каждый здравомыслящий человек. «Никому бы я не пожелал, - продолжал Публий, - на себе испытать эту участь! Итак, когда судьба обещает нам великолепнейшую награду, победим ли мы, или ляжем мертвыми, неужели мы покажем себя низкими глупцами и из привязанности к жизни отринем лучшее благо и примем на себя величайшие беды». Посему Публий убеждал римлян идти с двояким решением, победить или умереть, а такая решимость, заключил он, всегда неизбежно ведет к торжеству над врагом, потому что люди идут в битву без страха потерять жизнь. Приблизительно так говорил Публий своим войскам.