— Вот как! Оказывается, тут брахмачаринам есть с кем отдохнуть от аскетических подвигов, — рассмеялась гречанка. — Ты, наверное, девадаси — танцовщица бога?
— Я не просто девадаси. И не блудница, как ты думаешь. Я — шакти твоего брата.
Она погрузила руку в длинные густые волосы Стратона, а тот обнял ее за широкие бедра.
— Шакти — это рабыня, мечтающая стать царицей? Или хотя бы царской наложницей? Но у моего брата нет ни роскошных дворцов, ни гарема.
— У него есть гораздо большее: дар Ужасающего, который нужно лишь разбудить. А шакти — больше чем царица. Моя любовь открывает в нем великую духовную энергию. И эта любовь — не та, которую вы, яваны, зовете платонической. Недаром ваш Платон ничего не смыслил в магии.
Индианка с вызовом взглянула на царевну. Гася готовую вспыхнуть ссору, Михримах примирительно сказала:
— Вот и хорошо, что Стратон соединит эллинскую мудрость с брахманской. При такой прекрасной наставнице… Знаешь, я завидую вам, индианкам. Если бы мы с Лаодикой посмели появиться перед мужчинами в одних дхоти, даже в такую жару, как сейчас…
— Ничего, тут в зарослях есть чудесный пруд. Там в это время никого нет. Пойдемте, — весело подмигнула девадаси. — А то два храбрых воина уже ждут Стратона для какого-то мужского разговора. Кстати, зовут меня Нагадеви — мой род почитает богинь-змей. Весело переговариваясь, девушки скрылись среди деревьев. А к царевичу, проводив их внимательными взглядами, подошли двое. Один — лет тридцати, в парфянской одежде, с мечом и изукрашенным золотом и бирюзой кинжалом у пояса. Тонкие губы, окаймленные черными усами и бородкой, придавали его гордому лицу хищное выражение. Второй был в белой тунике до колен, с коротким мечом на кожаной перевязи. Его коротко стриженные волосы уже тронула седина. Чисто выбритое лицо выглядело по-солдатски резким, но не тупым.
— Пакор, Валерий, здравствуйте! Как дела?
— Пока Валерий муштровал царскую пехоту, я отсиживался у Гударза. Мне прятаться в Таксиле, мне, сыну царя Гондофара, завоевавшего этот город! — Рука парфянина стиснула кинжал. — Ормазд-владыка! Пусть иудей Фома, с которого начались все наши несчастья, вечно горит в том аду, который обещал не верящим в его учителя! Этот мошенник взял у моего отца деньги, якобы на строительство дворца, и раздал их черни. Тут же весь базар заговорил, что царь платит жалованье с задержкой, да еще черной медью, а с иноземцами расплачивается чистым старым серебром и золотом.
— Твоему отцу нужно было посадить его на кол, как вора.
— Отец собирался сжечь его, а перед тем содрать кожу. Но тут умер дядя Сасан, а на другой день воскрес и рассказал, что дворец построен — на небесах. На радостях они с отцом приняли учение иудея и совершили дурацкий обряд с омовением. Чернь притихла, пораженная чудом.
— Ввести человека в самадхи, внушить его душе всякий вздор, а потом вернуть ее в тело! Йогины-недоучки на базарах показывают еще и не то, — презрительно скривился Стратон. — Ты, Валерий, рассказывал мне о его учителе. Такой же базарный чудотворец.
— Да еще рвавшийся в цари, как и все эти иудейские пророки. Мой друг Понтий Пилат отправил его на крест, чтобы лишний раз не ссориться со жрецами. Потом, правда, Понтий пожалел, что не сделал его царьком в Иерусалиме. Этот плотник хотя бы учил иудеев покоряться Риму, а не бунтовать против него, как теперь.
— Пусть он горит вместе со своим учеником! Как только тот ушел на юг, дядя снова умер. Горожане взбунтовались и осадили дворец. Тут-то и явился из-за Гифаса этот выкормыш ашрама Царя-Лекаря. Вспомнил, что его дед был царем, собрал мужичье с ножами и луками и подступил к городу под знаменем Солнца, что вручили ему в ашраме. Горожане бросились ему навстречу с факелами, зажженными у алтаря Сурьи, и старый негодяй Аспамихр объявил его царем. Мне, мальчишке, удалось бежать, а отца… живым замуровали в стену! — Меч Пакора сверкнул молнией, и целый куст, срубленный под корень, отлетел в сторону.
— Эти солнцепоклонники хуже чумы, — проговорил сквозь зубы Валерий. — Лет двадцать назад здесь, а потом у Царя-Лекаря побывал Аполлоний из Тианы. Теперь этот бродяга — великий маг и пророк, а еще большой интриган. Это он подбил Виндекса, наместника Галлии, на мятеж против Нерона, а теперь подстрекает Веспасиана домогаться трона. Нет, если и осуждать Нерона, то за излишнее милосердие к таким… философам.