— Священное золото — там, где укрыли его боги от людей, недостойных им владеть. Взять пылающее золото в руки сможет лишь тот, кто подобен самому Даждьбогу-Колаксаю. Тот, кто совершит великие подвиги, чтобы возродить великое царство, а не разрушить его.
— Вдруг такой уже родился, а, волхвы?
Лица четырех магов оставались непроницаемыми.
— Это уж точно не я. Валялся всю ночь у костра, пока Инисмей с Ардагастом колдунов рубили, — вздохнул Рескупорид.
— Видали, прибедняется! — рассмеялся Фарзой. — Ты хоть знаешь, что у сколотов священным царем избирали того, кто переспит ночь на голой земле рядом с дарами Колаксая? А в них — тот же огонь Табити-Ацырухс, что и в этом костре.
— Ты еще будешь великим царем, Рес. Если твой отец не будет так угодничать перед Римом, как ваши родичи во Фракии и Понте. Фракии уже нет, а Понта скоро не будет. Трусливых и угодливых рабов хозяин не уважает, — сказал венед.
— Кто ты такой, чтобы судить царей? — вспыхнул Котис. — Варвар, лесной колдун…
— Я — твой родственник. — Вышата поднес к лицу царя руку с золотым перстнем на пальце. — Тебе ведь знакомы это имя и этот знак?
— Солнце и полумесяц — знак Митридатова рода! Мы его унаследовали от Ахеменидов. «Царь Митридат Эвергет». Отец Митридата Евпатора…
— И Роксаны, царевны-волшебницы, — добавил волхв. — О ней даже в нашей семье говорят по-разному: то ли ее похитили демоны, то ли она живой ушла в Аид, то ли бежала с колдуном-скифом.
— С Огнеславом, великим волхвом. Я — их потомок.
— Неужели для того, чтобы судить неразумных и трусливых царей, мало мудрости, а нужна еще и царская кровь? — пожал плечами Стратоник.
Котис, опустив голову, шевелил хворостиной ветки в костре.
— Судите Тиберия Юлия Котиса… Судите, праведники, философы и маги, не обремененные царствами… Котис — римский холуй. Он недостоин своего отца Аспурга, степного богатыря, и прадеда Митридата Евпатора. Он посажен на трон римскими когортами за то, что донес на своего брата и законного царя, Митридата. Он не смеет даже изобразить самого себя на монетах… Но Котису не все равно, будет ли на свете его маленькое царство! — Он вскинул голову. — Я не хочу, чтобы здесь собирали налоги римские мытари. Слышишь, Рес, я не хочу, чтобы тебя казнили по доносу раба, твою мать высекли, как Боудику, королеву бриттов, а сестру обесчестили, как ее дочерей!
Отец и сын сейчас глядели одинаково гордо, напоминая неукротимых степняков.
— Клянусь Зевсом, я хотел бы, по учению Орфея, Пифагора и брахманов, снова воплотиться в этом мире — тогда, когда Рим настолько ослабеет, что его смогут сокрушить даже варвары в звериных шкурах! Но сейчас… это не для рук смертных! — Котис снова сник и опустил взгляд к пламени костра, словно надеясь разглядеть там будущее.
— А нам вот некогда ждать новых воплощений. Мы, иудеи, и в рай-то не все верим. Поэтому и стараемся сделать хоть чуточку лучше эту жизнь. Если Яхве не забудет свой народ, — сказал Элеазар.
— Ну и как, не забывает?
— Мы победили сирийского царя Антиоха. Даст Яхве, победим и кесаря.
— Да поможет вам Зевс! Нет, не ждите от меня помощи, но и мешать вам я не стану.
— Зато мы тебе поможем. Тебе не придется марать руки о тех, кто хочет обратить Боспор в провинцию. Любого из них настигнут кинжалы сикариев, — спокойно произнес медник. — И начнем мы, если ты не против, с Потоса, сына Стратона. Это ведь он нанял некромантов.
— Начинайте! А я велю обыскать дом Валента и схватить его самого.
— Со стражниками пойду я — в доме наверняка есть всякие колдовские штучки, — сказал Мгер.
Потос, сын Стратона, пил вино большими мегарскими чашами, сначала разбавленное, потом неразбавленное, словно скиф, и не мог опьянеть. Страх, бессильный, тоскливый, безысходный страх прогонял хмель. Он, самый богатый и могущественный иудей в Пантикапее, оказался рабом, игрушкой в руках колдуна-самаритянина. Да, Захария брал у него деньги, и немалые, но цели преследовал свои — страшные, непонятные. Что он готовит сейчас? Может быть, экпирозис — мировой пожар, который пророчат философы и персидские маги?
Глиняный светильник слабо освещал обширный триклиний, и страшно было глядеть в темные углы: не выступит ли вдруг оттуда тот бледный клыкастый демон, не потребует ли уже не денег, а… Отдать бы сейчас все свои деньги, все корабли, доходные дома, рыбокоптильни, только бы…
Поздно! Всех своих денег он, Потос, не отдаст никому и ни за что. Скорее бросится с ними в море, словно германский вождь, потерявший всю дружину. Потому что без денег не будет его, Потоса, уважаемого и уважающего себя. Будет ничто, ам-хаарец, хуже раба. Такой, как его отец, полунищий торговец финиками из Антиохии, всю жизнь трепетавший перед всеми, кто богаче его, и гнувшийся перед каждым чиновником.
Он давно понял без всяких философов: Бог со своими заповедями где-то далеко, выше неба, а здесь правит кто-то попроще, и от него (или от них) можно откупиться. Например, пожертвованиями в храм. Так что Потос даже не грешник: всегда следовал законам, установленным этими владыками земного мира. Если воровал, обманывал, даже приказывал убивать, то единственно ради денег. А если за это награжден богатством — значит, праведен.
Так откуда же берутся в земном мире эти, кого нельзя купить за деньги?! Да люди ли они вообще? Может быть, демоны из неведомого мира, вселившиеся в людей? Или это колдуны из таинственных дебрей Скифии, где нет ни городов, ни денег, приходят сюда и чарами делают людей такими же, как сами?
Что за шум внизу? Да нет, показалось. Охрана в доме надежная: сильные, откормленные рабы-скифы. Шаги в коридоре… Кто смеет бродить ночью по дому, кроме хозяина? Скрипнула дверь, и в комнату вошли четверо иудеев в простых, поношенных, но не рваных хитонах. Трое — крепкие, по виду кузнецы или грузчики, четвертый — худой, остробородый, узколицый. Элеазар из Масады, медник…
— Кто пустил вас?
— Кто не хотел пускать, тебе уже не помогут. А остальные… Здесь, слава Яхве, еще не римская провинция, и рабов не станут казнить только за то, что они не прибежали спасать хозяина.
— Элеазар, зачем ты пришел? Я же дал тебе отсрочку…
— Зато я тебе не дам. Я не просто Элеазар-медник, я — Элеазар бен Йаир!
Услышав имя страшного главы сикариев, Потос оцепенел. От этих не откупишься. И все же…
— Элеазар, если ты о деньгах Братства Солнца, то я просто не знал, кому их передать. Клянусь Ершалаимом, святым городом! Сейчас такое время — кругом одни мошенники, никто не чтит заповедей Яхве…
— То, что ты украл, и не только у Братства, я возьму и сам. Но за какие деньги ты воскресишь тех, кто из-за тебя умер на кресте или под пытками? Тех, кого ночью растерзали демоны, а днем — негодяи Клеарха? Могут твои некроманты сделать такое чудо?
— Элеазар, ты важный человек среди бедных, а я — среди богатых. Давай договоримся. Мы же оба евреи!
Нас, сынов Израиля, так мало здесь, среди диких ашкеназов [14]… И что бы ни сделал каждый из нас, скажут: «Виноваты иудеи».
Лицо медника передернулось от отвращения: — Ты не еврей! У таких, как ты, нет своего народа. Если есть враги рода человеческого, то это вы. — Он махнул рукой, и из-под хитонов сикариев серыми змеями выскользнули кинжалы.
Тиберий Юлий Котис, царь Боспора, восседал на троне, изящно отделанном резной слоновой костью. На светлых волосах сиял широкий золотой венец с изображением Аспурга-всадника, приветствующего богиню, покровительницу царства, которую греки звали Афродитой Небесной, а скифы и сарматы — Артимпасой. Седовласый, наряженный в лучшие свои одежды саддукей Мельхиседек рассыпался в похвалах царю и его наследнику:
— Воистину, вы спасли Израиль, подобно Самсону, Гедеону, Давиду и Иисусу Навину. Вы, подобно пророку Илие, избавили нас от мерзких лжепророков и некромантов, позорящих самое имя иудея. Не уподоблю вас лишь Мессии, ибо Мессия должен явиться из дома Давидова. Наш кагал непременно пошлет августе письмо с просьбой и далее быть милостивой к тебе и твоему дому…