— Удивительно, до чего греческая мудрость подобна индийской! О переселении души учили еще Орфей и Пифагор. Бескорыстное следование долгу стоиков — та же дхарма. В идеальном государстве Платона — те же сословия, что и в Индии. Киники, подобно джайнам и брахманам-аскетам, довольствуются малым и презирают богатство. Высшее начало мира Анаксагор зовет Умом, Платон — Богом, а индийцы — Брахманом, Атманом, Пурушей. И при этом всем вы, индийцы и греки, обзываете друг друга варварами! — пожал плечами джабгу.
— Мы, греки, всегда подбирали крохи восточной мудрости. Пифагор учился у египетских жрецов, Демокрит — у финикийцев, киник Онесикрит — у брахманов.
— А всякий ваш колдун и звездочет норовит сочинить бредовую книжку под именем Зороастра, — подхватил Куджула. — Почитали бы они, что сказано о колдунах в Авесте! Впрочем, — насмешливо прищурился джабгу, — есть одно премудрое учение, которого греки, к счастью, не усвоили: о том, что люди, не желающие делать ничего полезного, — святые, а остальные должны их за это кормить. У греков философы, предпочитающие созерцательную жизнь деятельной, по крайней мере, ведут ее за свой счет.
Нагапутра снисходительно улыбнулся:
— Мы, бхикшу, не столь уж бесполезны. Особенно для царей. Откуда берутся измены, бунты, заговоры?
От приверженности ваших подданных земным страстям: одним не хватает хлеба, другим — золота, третьим — власти. Но когда они видят нас, отрекшихся от желаний, то умеряют хоть ненамного свои желания и становятся покорными.
— Вы, последователи Будды, требуете от человека невозможного, — возразил Гелиодор. — Не желать, не действовать, не любить, не убивать врагов… Почитатель Господа Кришны может быть царем и великим воином, поражать врагов миллионами — и стоять выше всех страстей. Ибо его единственная страсть — бхакти, преданная любовь к Кришне. Все, что делает бхакт, он делает не ради земных выгод, но ради Кришны. Буддист лишь покорен царю, кришнаит предан, если сам царь предан Кришне.
— Но и мы не требуем от большинства того, на что оно не способно. Путь бхикшу для немногих. Остальным достаточно быть щедрыми и почтительными к нам — о, не ради нас самих, но ради Будды — и тем заслужить право стать бхикшу в одной из будущих жизней…
Куджула громко расхохотался.
— Вы хвалите каждый свою веру, будто товар на базаре! А разве можно торговать Богом? Истиной? И товар-то ваш гнилой, не для нас, вольных скифов. Да какой могильный демон научил вас не любить этот мир и его радости? Не иметь страстей пристало мертвецу или евнуху! Вдоволь есть мясо выращенного тобой скота, пить кумыс, любить женщин, убивать врагов, что посягнут на твое стойбище, и тем прославить себя — разве не для этого создал нас Папай-Ормазд?
— А если ты, о могущественный джабгу, всего этого лишишься? Станешь бездомным скитальцем… пленником… рабом? — В почтительном, как всегда, голосе Нагапутра зазвучали недобрые нотки. — Что тогда спасет твою душу из бездны страданий?
— Великая жажда жизни и свободы и помощь светлых богов! Все, о чем ты говоришь, изведал мой предок Герай Кадфиз. Но он вернул себе свободу и власть, объединил четыре племени и покорил Бактрию!
Взгляды, которыми обменялись индиец и грек, означали одно и то же: «Наша мудрость — не для этого варвара. Он сам подписал себе приговор!» Но джабгу не заметил этих зловещих взглядов. С вершины перевала он посмотрел на раскинувшееся далеко внизу, в долинах, темное море лесов и обернулся к дружинникам:
— Эй, надеть всем кольчуги и панцири! Это уже не Панджшер с мирными бактрийцами. Это дебри Бандобены, и живут здесь воинственные кати, ашкуны и вайгали [20].
Вима и Ларишка, ехавшие в хвосте отряда, переговаривались, натягивая броню:
— Этот панцирь я отбил у явана…
— Ты великий воин… а еще больший хвастун. Ну когда твой отец воевал с яванами? Скажи лучше — выиграл в кости.
Тохарка поправила кольчугу, плотно облегавшую ее стройный стан, изящно разбросала по плечам длинные черные волосы и надела остроконечный парфянский шлем.
— Вот Ардагаст хвалиться не любит. Но если у него чепрак из тигровой шкуры — значит, тигра убил он сам.
— А чем ему хвалиться? Степной бродяга без роду и племени. То сарматом себя зовет, то, как его, скифом-пахарем, — проворчал Вима.
— А я думаю, род его не простой. Он гордый, перед знатными никогда не угодничает. Да вот и он!
Златоволосый всадник на ходу кивнул Виме, застенчиво улыбнулся Ларишке и с поклоном протянул Куджуле старинный меч с бронзовой рукоятью. Джабгу тут же пристегнул его к поясу, затем вынул из ножен.
Иссиня-черный клинок напоминал цветом грозовую тучу.
— Этот меч зовется Гроза Дэвов. В нем — сила молнии. Герай Кадфиз добыл его в гробнице древнего царя апасиаков с помощью великого мага Атарфарна. Было еще золотое перекрестье, изготовленное магом и наделенное силой Солнца. Но Атарфарн взял его с собой, когда ушел в иной мир, чтобы вернуть оттуда душу своей жены, царевны понтийской Роксаны.
По склонам глубокой долины теснились глинобитные хижины главного селенья кати. В прохладной полутьме самой большой хижины сидели на низких деревянных скамеечках вокруг уставленного кушаньями ковра старейшина племени, его сын Сунра и гость — сармат с волчьей шкурой на плечах.
— Да, сыр у тебя отменный, а такого вина я и у греков не пил.
— У нас в горах хорошие виноградники, благодарение Индру, богу вина.
— Боги благоволят к вашему племени… Но знаешь ли ты, что в ваши земли заявился Куджула Кадфиз? Этот нечестивец вздумал добыть Царский Клад в Долине Дэвов. С ним всего десяток дружинников.
Глаза Сунры вспыхнули воинственным огнем.
— Сам владыка Имра отдает его в наши руки! Старейшина спокойно допил кислое молоко и вытер седую бороду.
— Ты, сынок, уже убил двенадцать врагов и носишь звание дари-багадура и хочешь, конечно, стать сунари-багадуром. Но для этого нужно, кроме великого подвига, еще и устроить великий пир. У тебя есть четыреста коз и шестьдесят коров? Или ты рассчитываешь на мои стада?
Сунра тряхнул длинной прядью волос, завязанной узлом.
— Я убью джабгу и угоню скот из его поместий! Да как можно торговаться из-за скота, когда дядя Нилира не отомщен?
— Мой брат убит Куджулой в честном поединке. Ты же накличешь на все племя месть кушан и гнев царя Гермея. А что сделают с племенем дэвы, в логово которых ты готов сунуться?
Сармат презрительно скривился.
— Я вижу, кати стали слишком осторожны. Лучше я пойду к вайгали или ашкунам. У них кровных счетов с Куджулой еще больше.
В руке Сунры сверкнул кинжал.
— Ты смеешь оскорблять племя в доме старейшины, жалкий бродяга?
Пришелец выставил вперед пятерню и что-то прошептал. Удар незримой силы повалил юношу навзничь и словно приковал к полу. Он яростно напряг мускулы, но не смог сдвинуться с места. Колдун прошептал еще что-то — и пальцы Сунры разжались, а кинжал оказался в руках сармата.
— Справиться с тупыми дэвами для Сауархага не труднее, чем с юнцом, забывающим законы гостеприимства. Встань!
Под недовольным взором отца дари-багадур встал с опущенной головой.
— Сунра! Немедленно извинись перед гостем!
— Мне не нужно твое унижение, багадур. А честь племени ты защитишь в Долине Дэвов. Ты хочешь славы, воин? Она вся достанется тебе… Что же до Гермея, то он сам хочет избавиться от кушан и их джабгу. Следуйте моим советам — и вы, кати, сможете занять место этих бездомных бродяг.
Старейшина оперся руками о колени.
— Можешь, сынок, взять в поход всех, кто захочет. Но если что — поход этот твой, а не племени. Да поможет тебе Гиш, бог войны!
На следующее утро два десятка молодых воинов с кинжалами, луками и копьями, в белых плащах из козьих шкур скрытно покинули селение. Впереди в белом тюрбане с султаном из фазаньих перьев, с разукрашенным боевым топором в руке широко шагал багадур. За ним черной тенью следовал сармат в волчьей шкуре.
Отряд Куджулы пробирался вдоль ручья через дремучий лес. Степняки настороженно поглядывали по сторонам: неизвестно, кто следит за тобой из чащи — дэв, леопард или одетый в козьи шкуры охотник за головами? Только Ардагаст был весел и беззаботен. Здесь он словно оказался в родных днепровских лесах. Дубы, ели, сосны… А вот и медведь выглянул — только не бурый, а черный. И златоволосый юноша смеялся, развлекал всю дружину забавными историями, подтрунивал над неуклюжим Вимой и радостно ловил серебряный смех Ларишки.