А Вышата все это время будто не замечал кипевшей вокруг него битвы, не глядел даже на бесновавшуюся вокруг поляны нечисть. Взгляд волхва был устремлен на гробницу и дуб. Возле них, заслоняя стволы деревьев, среди тьмы вырастала тьма еще более непроглядная, дышащая холодом и смертью. Вышата шептал заклятия — столь могучие и тайные, что их не должны были слышать ни люди, ни бесы, делал простертыми вперед руками почти незаметные знаки. И тьма отступала, распадалась на клочья. Но силы смертного не были безграничны. Клочья росли, собирались, ширились — и наконец слились в громадную, выше дуба, человекоподобную фигуру. Три пары беспощадных глаз горели в вышине, три пасти дышали огнем, огромные нетопырьи крылья раскинулись над верхушками деревьев. Разом умолкла, попряталась нечисть. И раздался могучий, всепроникающий голос:
— Вы славно бились, воины. Хотели богатства, власти? У меня их надо было просить! Я щедрый. Большее дам вам — бессмертие. Вы победили Семерых Упырей — станете Одиннадцатью Упырями! И вечно будете сторожить Колаксаеву чашу. Так велю я, Чернобог, Владыка Тьмы! Хо-хо-хо-хо!
Словно десять тысяч незримых сов захохотали в темном беззвездном небе. Могильный холод сковал все движения, проник до костей, пробрался в самую душу, убивая волю и желания. Иные, нечеловеческие чувства и мысли зашевелились на дне души: презрение к слабым, трусливым смертным, к их жалким земным радостям, жажда упиться их страхом, покорностью, кровью, горячей, соленой кровью… Но гордо вскинул голову Ардагаст, бесстрашно взглянул в глаза трехликому призраку:
— Да, мы хотим власти — но праведной и законной, а ты ее дать не можешь! Мы хотим золота — святого, солнечного, а не твоего проклятого, что в черепки обращается!
— Не про тебя ли сказано: «Черт золото имеет, а в болоте сидит»? — подхватил белобрысый. — Мы, поди, не черви — в могиле жить, не комары — кровь пить!
— И среди тьмы твоей есть свет, — твердо сказал Вышата.
— Это ваш костерок? Да он уже гаснет!
Напрягая все силы, волхв воздел руки к небу.
— Есть святой огонь в ночи во всех трех мирах. Огонь Перуна в небе, огонь Даждьбога — под землей, когда плывет Солнце в золотой ладье к восходу, огонь-Сварожич земной — в костре, в очаге, в наших душах. Вот дуб святой, Перунов — от земли до неба. Да соединится огонь небесный с подземным!
Вспыхнуло сияние в гробнице. Тут же ударила с неба огненная стрела, вырос на миг пламенный столб, раскололся дуб, треснули и обрушились плиты гробницы. И исчезла трехликая тень с нетопырьими крыльями. А холод сменился теплом летней ночи. Темный лес был по-прежнему безмолвен, но его тишина уже не таила в себе угрозы. Разошлись тучи, и месяц залил поляну спокойным серебряным светом.
— Мужики! Подбросьте веток, а то костер и впрямь погаснет, — совсем буднично произнес белобрысый.
Все принялись хлопотать у огня. Только Вышата, обессиленный, лежал в траве, раскинув руки. Милана склонилась над Нежданом.
— Кого боги берегут, так это его. В ножах упырьих синего огня не было. Да еще плащ кожаный, толстый. Будет жить сарматич, перевязать только хорошенько надо да над ранами пошептать!
Тела упырей тем временем успели превратиться в пожелтевшие костяки. Плоть живых мертвецов, их одежда, даже рукояти топоров, которые только что не удавалось перерубить мечом, — все осело бурым прахом.
— Кости упырей бросьте в огонь, — сказал, приподнявшись на локте, Вышата, — и все их добро — туда же. А пепел потом — в болото. Коли попадется злым колдунам хоть одна косточка или, еще хуже, оружие…
С факелом в руке Хилиарх змеей прополз в наполовину обрушившуюся гробницу и вылез, высоко поднимая половину золотой чаши. Вторую половину достал из сумы волхв. Он уже стоял, опираясь на плечо Сигвульфа.
— Это золото — сам солнечный огонь. Достойного царствовать он не опалит. Недостойного — сожжет. Мало принадлежать к царскому роду. Истинный царь мудр и праведен, силен и щедр. Есть ли такой среди нас?
Взгляды всех обратились к Ардагасту. Царевич шагнул вперед, взял из рук грека и волхва обе половины чаши и с силой прижал их одну к другой. Чистый, золотисто-белый свет вдруг возник в глубине чаши, вырос, языками невиданного пламени взметнулся вверх. Стало светло, как днем. И следа трещины не осталось на чаше. Дивный огонь подсвечивал изнутри, будто сквозь стекло, чеканные изображения: слева — терзающий оленя лев, справа — барс, напавший на вепря, а посредине — дерево с птицей на нем. Руки Ардагаста не дрогнули, не уронили пылающую чашу. Даже лицо его, гордое и красивое, не переменилось. Лишь голубые глаза засияли тихим торжеством. Кто не верит в свою силу — не побеждает.
Акинаком царевич распорол кожаный чехол на длинном мече, и тот заблестел золотом ножен и рукояти. На ножнах терзали друг друга чудища — грифоны, крылатые львы, драконы.
В едином порыве все, кроме Вышаты, упали на колени и простерли руки к царевичу.
— Ардагаст, ты — Колаксай, Солнце-Царь! Ты — Даждьбог!
— Даждьбог — на небе, царь — лишь его подобие на земле, — сурово произнес волхв. — Встаньте! Грех живого человека богом называть и молиться ему… Царь Ардагаст! Твой род, как и у всех людей, — от Сварога-Неба и Мокоши-Земли. Откуда же у тебя власть над нами?
— От светлых богов, что дали мне эту огненную чашу.
— Скажи, что значат изображения на ней?
— Лев — это Даждьбог, чья сила в правде. Барс — это Перун, его сила в мужестве. Птица на древе — Земля-Мокошь, мать их обоих.
— Что же станет с тобой, если не будешь праведен и храбр?
— Боги отберут у меня царство.
— Помни же: Земля — Мать тебе, как и всем. Не племя для тебя, а ты для племени.
Волхв набрал горсть земли и осыпал жирным черноземом золотистые волосы Ардагаста.
Сауасп-Черноконный, царь росов, скрестив руки на груди, угрюмо смотрел на завал из срубленных деревьев, перекрывший тропу над рекой. Уже третья засека! И у каждой он теряет дружинников. А в чаще из-за каждого дерева летят меткие стрелы. А за рекой — словене: как бы не отплатили за прошлогодний набег. Да еще у их князя гостит король готов с сильной дружиной. А Чернава-Сарматка, лучшая лазутчица, на этот раз такое несет про богов и чудеса… Рука привычно легла на меч. Вздор! Он молится только Мечу-Ортагну и Саубарагу — Черному Всаднику, богу ночных разбоев.
Размышления царя прервал звук рога. На завале, под красным знаменем с золотой тамгой, рядом со смуглым Вишвамитрой стоял золотоволосый воин с золотой чашей в руке и золотым мечом у пояса.
— Сауасп, царь рссов! Ты владеешь землей сколотов не по праву. Гляди: вот чаша Колаксая, которую я добыл у Лихослава и Семи Упырей. Я, Ардагаст, законный царь сколотов, вызываю тебя на бой!
Надменное чернобородое лицо Сауаспа исказилось яростью.
— Ты — царь?! Венедское отродье, бродяга, главарь оборванцев, убийца родственника! Ардагаст обнажил меч.
— Вот меч Куджулы Кадфиза, которого знает вся степь! Да, я убил твоего гнусного братца, который хотел погубить великого царя кушан за греческое золото. А теперь я пришел мстить тебе — за отца, за мать, за деда, за весь наш род! Это ты — не царь, а грабитель, убийца и сеятель раздоров. Все царство Фарзоя ненавидит тебя!
— Щенок! Ты говоришь это мне, покорителю скифов и венедов,…
— Ты умеешь воевать только со слабыми, а на Дунае тебя никогда не видели, Сколько римских денариев ты получил за это?
— Довольно! Коня в панцире и копье! Я сдеру с тебя кожу, а твой род истреблю, чтобы ни один раб не смел назваться царем сколотов.
Две дружины застыли в напряженном молчании. За конными воинами Ардагаста толпились лесовики с топорами и рогатинами, Дружина росов — вся в железных панцирях, у самых знатных — и кони в доспехах. Два всадника в остроконечных шлемах, в коротких красных плащах поверх доспехов; с длинными копьями выехали друг против друга. Под Ардагастом — стройный рыжий конь. Под Сауаспом — могучий вороной жеребец в тяжелом наборном доспехе, защищающем голову, шею и грудь.