Тем временем Железный Волк стал приходить ночами в само стойбище. Рода словно не стало. Каждая семья дрожала в своей юрте, слыша скрежещущий вой, и не смела выйти, даже когда он прерывался криками человека. Иногда полог юрты отодвигался, и показывалась серая, тускло блестящая в свете очага голова зверя с красными, будто раскаленное железо, глазами. Все бросались наземь, и глава семьи молил Волка о пощаде, сулил ему лучшую голову скота, а то и уговаривал идти к недругам-соседям: все вдруг вспомнили старые счеты. Волк мог никого не тронуть, но до следующей ночи никто из семьи не доживал. Мертвых хоронили кое-как, а Кучукбай говорил: «Вот как христианский бог карает язычников, что молятся зверям, Так весь род пропадет!»
Но никого из крестившихся Железный Волк не трогал, и скот их оставался цел. Люди еще надеялись на Буранбая, но, когда он вернулся и объявил ответ хана, почти все покинули старейшину и выбрали на его место Кучукбая. В тот же день отшельник крестил их всех разом в лимане. Лишь несколько семей сохранили верность Буранбаю и отеческим богам.
Обо всем этом рыбаки узнавали от Чичак, иногда наведывавшейся в стан. Радко утешал, как мог, девушку. Любим и Вячко охотно покинули бы лиман, но показать себя трусами перед болгаркой, тем более перед Буеславом, не хотелось. А Буеслав и не думал возвращаться раньше срока: от бесов, мол, только на небе спрячешься. Но однажды к рыбакам прибежал батрак Буранбая.
— Буеслав-ака, Радко! Старейшина зовет вас к себе. Беда, большая беда! Чичак увидела проклятого зверя. Лежит теперь, умирает!
Буранбай, постаревший за эти дни лет на десять, встретил их на пороге юрты.
— Здравствуй, Буеслав, побратим! Здравствуй, Радко. Никто не мог одолеть рода Укиль в бою, теперь одолел Кара-Кам — лишил мужества. Они с Кучукбаем хотят снова заселить мертвый город — ромеями и теми из болгар, кто станет жить по-ромейски. А потом сюда придут легионы… Слушай, побратим, — старейшина сжал руками плечи Буеслава и заговорил тихо, но твердо, — если им это удастся, поедем с тобой на север. Поднимем росичей, всех антов и разорим город. Если мой род изменил богам и племени, пусть Тангра покарает его моей рукой, а мне пошлет смерть в бою! Сыновья мои давно погибли, теперь и дочь умирает. Иди к Чичак, Радко, — это она просила позвать тебя. Видит Тангра, ты был бы мне хорошим зятем…
Радко шагнул в полутемную юрту. Чичак, бледная, осунувшаяся, лежала неподвижно на кошме у стенки. Неужели опоздал? Он опустился на колени возле девушки, медленно, боясь ощутить холод мертвого тела, приблизил лицо к ее лицу. Сомкнутые веки Чичак дрогнули, большие черные глаза радостно блеснули.
— Радко! Хороший мой, пришел… Кара-Кам хочет, чтобы я стала монахиней — рабыней его бога, говорит, Христос тогда простит отца, а сам… Смотрит на меня, будто себе наложницу покупает… — Ее маленькая холодная рука сжала руку молодого анта. — Спаси меня, Радко… нас всех… Тебя… вас его зверь боится. Ни разу вас не трогал… Не могу на очаг смотреть… угли красные… словно его глаза…
Радко резко обернулся — к нише с деревянными божками в почетном углу юрты.
— Боги! Боги бессмертные! Пошто ж вы это терпите?! Или… сами себя защитить не можете?!
Глаза его заметались по сторонам и вдруг встретились с взглядом Буеслава.
— Радомир! Готов ли ты с богами говорить или с горя безлепицу несешь?
— Готов! Пусть сама Морана приходит — спрошу ее, за что Чичак погибает?
— Есть у меня секира со святыми знаками. С ней в руках можно богов видеть — только тому, кто уже ничего не боится. А в тебе к тому же — кровь божьих воинов.
Вечерело. Буранбай, Буеслав и Вячко с Любимом сидели возле юрты бывшего старейшины. Оба старых побратима были при мечах, под рукой у молодых антов лежали боевые топоры и щиты. А в полутемной юрте сидел Радко. Вход был завешен, и только слабый свет, падавший через дымовое отверстие, позволял видеть лицо спящей девушки. Рука юноши сжимала священную секиру. Рукоять ее и лезвие были покрыты сложными кругами и крестами — знаками Солнца, а по краю лезвия шел изломанный знак Молнии. Страха не было, только решимость на все. Пусть приходит хоть все Чернобогово племя — мимо него они к Чичак не подойдут.
Вдруг холодный ветерок пробежал по юрте. Сразу стемнело еще больше, и чуть слышные шаги зашуршали по кошмам. Радко встал, подняв перед собой секиру. Свет, падавший сверху, сгустился, и в нем проступила фигура молодой женщины в белом платье и красном плаще, с красивым бледным лицом, обрамленным падающими на плечи и грудь черными волосами. Через плечо у нее висел сагайдак с луком и стрелами.
— Морана-Смерть! Я, Радомир, сын Радивоя из рода Ардагастичей, из племени росичей, хочу говорить с тобой!
— О чем? Просить у меня жалости? Я ее не знаю. Боги назначили мне отбирать у смертных жизнь, и никто из вас не может миновать меня. Муж мой — Чернобог, что унес меня в подземный мир.
— Но на небе твой муж и брат — Даждьбог, что защищает добро и правду! Вот его знак на секире. Ответь его именем: за что гибнет род Укиль? В чем повинна Чичак, за которой ты пришла?
— Разве это род, если в нем каждый дрожит за себя и хочет спастись в одиночку? Вот они и «спасли» свои души: продали их черному волхву. Только ждет их, если умрут христианами, пекло! Они еще могли принести по болгарскому обычаю в жертву лучшего в своем роду и тем отнять силу у чудовища. Шаман предлагал Буранбаю пожертвовать Чичак, но тот не захотел терять дочь. И потерял род. Зачем ты жалеешь их, слабых душой, ты, в ком кровь воинов Перуна? Разве это твой род?
— Если люди слабы, сильный должен встать за них, тогда и к ним вернется сила. Так велит твой брат. Я — гость рода Укиль, ел их пищу, пил их кумыс, разве они чужие мне? И я люблю девушку из этого рода. Скажи мне, как одолеть в бою Железного Волка?
Морана коснулась рукой лезвия секиры, и оно на миг вспыхнуло ярким светом.
— Сила Молнии, сила Солнца теперь в твоей секире. Кроме того, ты можешь позвать на помощь самого Перуна. Но помни: если нечисть прячется за дубом — он разбивает дуб, за человеком — разит человека.
— Где же логово Железного Волка?
— Мой брат вывел тебя оттуда.
Радко взглянул на бронзового Даждьбога и вдруг вспомнил: склеп, разговор двух, пустой гроб… Когда он поднял глаза, Мораны уже не было. Спящая Чичак дышала легко и спокойно.
А тем временем у юрты собралась толпа. Люди волновались, шумели.
— Эй, Буранбай! Что за колдовство у тебя в юрте? Христос нас всех накажет!
Толпа расступилась, давая дорогу Кучукбаю и отшельнику.
— Как ты смел привести этих чужаков, Буранбай? Они еще и колдуют? Прочь из нашего рода!
Низенький, откормленный Кучукбай выдвинул меч из ножен. Буранбай взялся за свой меч.
Любим и Вячко встали рядом с топорами в руках. Лишь Буеслав стоял спокойно, скрестив руки на груди.
— Ты собрался воевать, Кучукбай? Тогда будешь биться со мной первым. А я тебя оставлю без меча и отхлещу кнутом, как тогда за Дунаем.
И тут на пороге юрты появился Радко. Твердыми шагами двинулся он к отшельнику мимо невольно попятившегося Кучукбая.
— Кара-Кам! Я знаю: ты навел Железного Волка на род Укиль! Ты сговорился с Маркианом Гностиком, упырем и оборотнем. Это он обращается в Железного Волка и губит людей и скот!
На угрюмом лице Чернеца ничто не переменилось. Рука его сжимала резной посох, на черной рясе блестел серебряный крест с каменьями.
— Сатана помрачил твой разум. Чем ты докажешь свои слова?
— Тем, что войду в склеп к упырю и убью его этой священной секирой!
И Радко зашагал в сторону развалин. Не сговариваясь, почти все стойбище пошло за ним. Одни держались ближе к антам и Буранбаю, другие — к Кучукбаю и отшельнику. Мало кто заметил идущего следом не знакомого никому чернявого горбоносого человека в ромейской одежде, с кинжалом у пояса.