Он вернулся на огород, старейшина спросил:
— Что-то приключилось-т?
— Да это… — И Гелий не смог сказать о змее. — Это… запутался Федя…
— А-а. Я-т подумал, Ульяна, змея, балует. Выползет, пугает дурачка-т.
— Змея?
— Ну да. Тут, в крутояре, живет. Меня только и боится-т. Да сейчас и яду в ней нету, взял я уже. Осенью другой раз возьмут-т. Лекарства делаем.
— У вас и змея с именем?
— Рядом живем. Давно. Садитесь, передохнем, и так хорошо поработали, я тут и ваши рядки подогнал. Смотрите, как солнышко-т восходит.
Оно было не солнцем, а именно солнышком, таким четко оранжевым, безобидным, и не поднималось, не возносилось — величественно восходило сквозь белую мглу в той стороне, где проскакало огромное стадо сайгаков. И этому солнышку хотелось сказать, что же ты притворяешься нежным и милым? А днем превратишься в дракона, разверзнешь пасть и будешь опалять эту несчастную землю своим адским дыханием.
Гелий Стерин страшился здешнего светила, не понимал, как Матвей Гуртов может ласково называть его, да и сам Матвей все более неприятным делался Гелию: ведь было совершенно ясно, что он сожалеючи относится к своему непрошеному гостю — пришел, уйдет, где-то там, в непонятной Москве, чем-то занимается, даже, вполне вероятно, нужный человек; здесь же цена ему большой нуль, камень-плитняк полезнее, на нем вот сидишь, в строительстве можно применить… Да еще эта змея Ульяна… Змея не забывалась, отравляла настроение и, он знал уже, никогда не забудется, — это все угнетало в нем его суть, характер, и потому изнутри, из какой-то второй, более стойкой половины натуры, поднималась досада, раздражение, упрямство — оберегающая его воля, которая корила, совестила. «Раскис, потерял себя. Перед кем?.. Твоей одной извилины в мозгу хватит на весь Седьмой Гурт до конца существования. Ну попал в беду из-за строптивой бабенки, ну не погиб. Так будь Гелием Стериным, кандидатом наук, сыном своих родителей, докторов наук Спасли дикие гуртовики — заплатить можно, одарить, в гости пригласить. Но пусть уважают, знают, по крайней мере, с кем общаются…» Гелий вообразил важного старейшину у себя в квартире на Котельнической набережной: югославская мебель, финская стенка, травяно-зеленый палас во весь пол, бар с напитками виски, ром, ликеры. По стенам картины, маски, гобелены из разных стран. Он делает коктейль со льдом, подает Матвею, показывает, как пить через соломинку. Ставит на полуторатысячный проигрыватель «Джи-ви-си» рок-пластинку, спрашивает утонувшего по плечи в кресле модерн гостя: «Удобно ли вам, дорогой Матвей Илларионович?» И конечно, видит, гибнет от стеснения, детской растерянности степной абориген. Так-то! Каждому свое, каждый хорош на своем месте! А раз это аксиома, не требующая доказательства, то следует немедленно определиться каждому по заслугам, достоинству, и Гелий Стерин, упрямо, хмуровато обозрев старейшину, строго спросил:
— Давно здесь обитаешь?
— С рождения.
— Оттого и Гуртов?
— Потому-т.
— И не отлучался?
— На войну Отечественную.
— С Наполеоном, что ли?
— Нет, с Гитлером.
Поразительно: ни обиды, ни смущения в этом человеке, словно бы и не заметил перемены в настроении, голосе гостя, унизительного «ты»! Одичал, окаменел, сросся с этими увалами, горячей землей, животными, временем? Вот у кого истинно перцепциальное восприятие времени, вещей, пространства — через органы чувств, что есть низшая, бессознательная форма духовности. Такими были наши предки, в перцепцию, словно в прострацию, может впасть современный человек, как случилось, когда они заблудились, — и это даже полезно, — но чтобы так вот уберечься от мыслительных отвлеченностей человека конца двадцатого столетия — поразительно, феноменально, достойно научного изучения и познания!
— А почему вернулся сюда?
— Потянуло.
— И доволен?
Матвей хмыкнул, точно захлебнулся поспешным словом, и закивал охотно белоковыльной головой: мол, не могу даже выразить, как доволен. Нет, только на голодный желудок, после недожаренного жилистого петуха, при паническом истощении этот дедун мог показаться величественным, мудрейшим старейшиной загадочного Седьмого Гурта.
— А новости? Что делается в мире? Как живут люди?
— Знаем. По осени автолавка приезжает, газеты привозит, кое-что продаем, покупаем-т. Беседуем-т. Тоже, однако, люди.
— Да ты смеешься, старикан? Какие же вы люди? Надо еще спросить Марусю и Леню-пастуха — не держишь ли ты их насильно? Бирюк бирюком!
Матвей Гуртов пристально, кажется, впервые с любопытством оглядел своего квартиранта, сказал: