— Пусть так-т. А только петуха драть не следовало. Петух тоже старейшина-т. Бери уж курицу, когда не можешь не взять.
— Мы не хотели… мы заблудились, голодные… — это заговорила Иветта — часто и горячо, будто ожили ее иссохшие голосовые связки, обрел подвижность язык (нет, со своими она бы молчала — все и надолго было сказано, — ее растревожил старик). — Мы набрели на вас, хотели попросить ночлега, еды. А вы… вы закрыли двери и ворота, выпустили во дворах собак. Что же нам было делать?
— Не пустили, да-т. Имеем причину не пускать. Раньше пускали. Хоть мало кто забредат: далеко живем, не видно. Думали: отдыхающие туристы — пусть себе идут дальше-т. А вы оголодали. Совсем плохи-т. Я вот вас, — старик указал на Гелия, — вполне-т мог собакой стравить, да с привязи не спустил: увидел, как боретесь с петухом-т — вы его палкой, он наскочит, валит вас, крыльями бьет… Думаю: пусть уж, все одно петуха искалечил. Жалким-т вы мне показались.
— Но-но! Не пользуйся особенно положением! — Гелий вынул из нашивного курточного кармана бумажник, бросил к ногам старика десятку. — Держи за петуха. Купили бы курицу, так вы попрятались, как аборигены неизвестной планеты.
— Говорю-т: причина…
— Какая причина может помешать человеку сытому помочь человеку, погибающему от голода? Ты смыслишь, о чем толкуешь, дед? И вообще, кто ты такой, почему живешь в этой глухомани, где состоишь на учете?
— Мы тут старые да больные. Зачем нам учет?
— Смотрите-ка, создал особое государство. Надо будет разобраться…
— Подожди, — оттеснил Гелия раздосадованный нервным криком друга Авенир. — Пусть нам помогут разобраться: где мы, как отсюда выйти.
Аккуратно, двумя заскорузлыми пальцами подняв десятирублевую бумажку, старик бережно переложил ее к ногам Гелия Стерина, спросил, повернувшись к Авениру:
— Куда шли-т?
— Мы биологи. Из Москвы.
— Вон как-т! Тот, который жил у нас, тоже-т был оттуда. — Старик старейшина медленно отпрянул, положил руку на ошейник собаки, будто собираясь уходить, и собака привстала, подогнув передние лапы, но с видимым усилием хозяин переборол себя, опять сгорбился. — Так-т это как, биологи: по животным или по растеньям? — И сам себе пробормотал, покачивая густо-седой и тяжелой головой: — Непоседный народ.
— Понимаете, — начал объяснять длинно и научно Авенир, — биология — комплекс наук о жизни, о живой природе, она подразделяется на две основные науки — зоологию и ботанику, которые сами разделились на более узкие, самостоятельные направления…
— Ты ему лекцию про ДНК толкни. Видишь: дед кончается от твоей образованности. Нам он живой нужен. — Гелий тихонечко и устало рассмеялся, а Иветта, пристально оглядев его, сочувственно вздохнула (вид у него, пожалуй, был самый жалкий — старик прав) и попросила Гелия или не перебивать, или говорить самому по праву «философа» группы, на что он досадливо хмыкнул и отвернулся. Авениру же расхотелось «толкать» лекцию — впрямь, зачем это старому человеку? — и он, указывая поочередно на спутников, представил коротко:
— Гелий Стерин — биофизик, Иветта Зяблова — геоботаник, я, Авенир Авдеев, — эколог, занимаюсь изучением среды обитания человека. Узкая тема: человек и город. Если интересуют подробности, каждый сам о себе расскажет.
— Очень даже интересно-т, — промолвил откровенно повеселевший старик. Но не успел Авенир обрадоваться его понятливости, как старик, придержав его поднятой рукой, пояснил: — Интересно звать вас. По фамилиям вроде понятно, а по именам-т… нет, не упомнил. Заграничные, поди?
— Заграница, дед, у тебя, — не утерпел Гелий от легко давшейся иронии. — Вернее, иной свет, за гранью доступности. Как тебя-то величают?
— Меня обыкновенно. Я крещеный. Матвей Гуртов.
— Крещеный! А креста на тебе нет! Мы же голодные, оборванные, затрави нас собаками или побойся бога — пожалей ближнего, помоги. Христос твой, пойми, этому учит!
Срыв был болезненный, горький, и ненужный, и справедливый, и все-таки слишком поспешный и оттого жалкий, стыдный для всех. Гелий Стерин тут же понял это, однако не смог перебороть своего удушающего гнева, вскочил, покачнулся, как слепой, раскинув руки, и зашагал в степь. Авенир и Иветта понурились, не найдя, как оправдать или обвинить товарища, в самом деле, о чем они так долго говорят?..
Матвей Гуртов, старейшина, даже крякнул от неожиданности и удивления, но без заметного сожаления, а так, словно попрекнув отечески: ай, какие вы нервные, малоуважительные к старшим! — и, осведомившись, не уйдет ли парень совсем («Степ дурманит, заманивает»), начал говорить неспешно, обстоятельно, водя палочкой по разметанной золе у костра.