— И тебе долгих лет лесной хозяин! — старшина, да и остальные, уже поняли, с кем свел случай: — Не гневайся, на непрошенных заезжих! Мы бы рады были не нарушать гостевых законов, да спросить дозволения, сам нам не позволил. Не дал ты возможности зреть себя. Не будешь же кричать на все четыре стороны, что мы пришли с миром, да доброго отношения спрашивать!
— А зачем вам на меня глядеть, чай я не девица красная? Под елочку положили краюшку хлеба, да штоф ерофеича для деда Челака! Я и сам догадался бы, что гости ко мне со всем добром! Мельчает люд, старых истин не помнит, которых раньше малый отрок знал. — Леший вещал сварливо, но в очах мелькали озорные искорки.
— Ошибку свою признаем. Совершили её не по скупости или злобе — по незнанию. И конечно, исправим её тотчас! — Михей потянулся к переметным сумам.
— Да не спеши ты с гостинцами, как голый в баню. Вначале поведай, какая надобность была покойную Нилину и меня в своем разговоре поминать? — Неожиданно вперед шагнула Ольга:
— Дозволь, дядька Михей, мне, как виновнице, самой лесному дедушке свою историю поведать! Негоже за вашими спинами укрываться!
Из — за моей судьбы затеяна поездка, мне и ответствовать! А что не так скажу или упущу из рассказа — вы поправите. — Лесовик одобрительно закивал головой:
— Одобряю дочка, что не робеешь в разговор старших вмешаться. Да и мне, старику, любезнее такую красавицу слушать, чем с таким же замшелым пеньком, как и я сам беседовать! — Кивнул в сторону старшины:
— Чего греха таить, давненько мне не доводилось с молодыми отроковицами задушевные беседы вести! Далече они от моей вотчины обитают, редко в моих лесах объявляются.
Поведай свою беду, может я чем подсобить сподоблюсь. Понравилась ты мне зело сразу! — Дед ухарски упер руки в бока и выпятил колесом грудь; Ольга, как — бы в смущении, долу опустила очи.
Пересказ истории появления на лугу Ольги — не занял много времени. Кое — что к нему добавил Икутар, кое — что сотник. Леший их не прерывал, вопросов не задавал. После окончания рассказа, повисло долгое молчание. Только, перебивая птичий гомон, насторожено всхрапывали лошади.
— А ведь не узнал я тебя, дочка, хотя, что уж тут удивляться, столько зим прошло с тех пор. Хорошо помню то утро, про которое вы сказывали: ни до него, ни после — похожего, в моем хозяйстве, отродясь не случалось.
В ту ночь я с русалина залива возвращался, где с речными девами, Нилину поминал. Уважали мы её, хоть и к нашей породе она не относилась. Внимательная была к нам, сердобольная.
Выпил я тогда медов изрядно, хмельной был зело. Когда земля загудела, я к Сивкиному лугу подходил. Самый короткий путь, до моего дома, через него пролегал. Помню — беспокойно мне стало. Страха ведь не ведаю: сам к лесной жути причислен.
До луга полверсты еще было, когда над головой зашумело и через миг, над землей, зеленый цветок расцвел, блеклый такой и сразу погас. Еще, через мгновение, такой же цветок далеко в лесу над деревьями высветился и тоже погас. Я направление запомнил и к первому месту шибче наметился. А как шибче: трава высокая, ноги заплетает! Да еще хмель из головы не выветрился!
Почти дошел, когда тебя на лугу заметил, а тут, вот этот с конями подоспел: — дедок кивнул на Икутара. — Подхватил её в седло — и к реке.
Потом только сообразил: мог же помешать — да все мед проклятый, разум затуманил! И в погоню не кинешься, какой я погонщик супротив лошадей?
Возле места, где ты стояла — жареную землю под чудной крышкой узрел. Вы, наверное, на неё тоже наткнулись.
А вот в лесу мне пришлось вельми попотеть, пока следы второго цветка нашлись. Место там красивое, изначальное: нога человека там еще не ступала. Горушка невеликая, рядом овражек с ключом, В этом овражке её бабки — прабабки и сама она — кивнул на волчицу — логово под корневищем упавшей лесины, отродясь века, держали. Потомство свое на ноги ставили.
На взлобке — четыре вековых сосны. Когда я туда вышел — стояли они голые, без единой хвоинки: вся на землю легла. А стволы зеленым светом отсвечивают, какой я в то утро наблюдал. Да, еще запах стоял, моему носу непривычный.
В логове трех волчат мертвых нашел, а она — опять кивнул в сторону волчицы — возле бочажка, как мертвая лежала: еле потом отходил. Когда оправилась, поведала мне, что было у неё четыре детеныша. Первенец, самый крупный и резвый, часто покидал овражек из любопытства, но всегда возвращался к семье.