Сижу я раз после этого случая дома, а кто-то стук-стук-стук в двери.
- Войдите, - отвечаю, не оборачиваясь.
Слышу, что-то широкое вползло и ворочается. Оглянулся - Домна Платоновна.
- Где ж, - говорит, - милостивый государь, у тебя здесь образ висит?
- Вон, - говорю, - в угле, над шторой.
- Польский образ или наш, христианский? - опять спрашивает, приподнимая потихоньку руку.
- Образ, - отвечаю, - кажется, русский.
Домна Платоновна покрыла глаза горсточкой, долго всматривалась в образ и наконец махнула рукою - дескать: "все равно!" - и помолилась.
- А узелочек мой, - говорит, - где можно положить? - и оглядывается.
- Положите, - говорю, - где вам понравится.
- Вот тут-то, - отвечает, - на диване его пока положу.
Положила саквояж на диван и сама села.
"Милый гость, - думаю себе, - бесцеремонливый".
- Этакие нынче образки маленькие, - начала Домна Платоновна, - в моду пошли, что ничего и не рассмотришь. Во всех это у аристократов все маленькие образки. Как это нехорошо.
- Чем же это вам так не нравится?
- Да как же: ведь это, значит, они бога прячут, чтоб совсем и не найти его.
Я промолчал.
- Да право, - продолжала Домна Платоновна, - образ должен быть в свою меру.
- Какая же, - говорю, - мера, Домна Платоновна, на образ установлена? и сам, знаете, вдруг стал чувствовать себя с ней как со старой знакомой.
- А как же! - возговорила Домна Платоновна, - посмотри-ка ты, милый друг, у купцов: у них всегда образ в своем виде, ланпад и сияние... все это как должно. А это значит, господа сами от бога бежат, и бог от них далече. Вот нынче на святой была я у одной генеральши... и при мне камердинер ее входит и докладывает, что священники, говорит, пришли.
"Отказать", - говорит.
"Зачем, - говорю ей, - не отказывайте - грех".
"Не люблю, - говорит, - я попов".
Ну что ж, ее, разумеется, воля; пожалуй себе отказывай, только ведь ты не любить посланного; а тебя и пославший любить не будет.
- Вон, - говорю, - какая вы. Домна Платоновна, рассудительная!
- А нельзя, - отвечает, - мой друг, нынче без рассуждения. Что ты сколько за эту комнату платишь?
- Двадцать пять рублей.
- Дорого.
- Да и мне кажется дорого.
- Да что ж, - говорит, - не переедешь?
- Так, - говорю, - возиться не хочется.
- Хозяйка хороша.
- Нет, полноте, - говорю, - что вы там с хозяйкой.
- Ц-ты! Говори-ка, брат, кому-нибудь другому, да не мне; я знаю, какие все вы, шельмы.
"Ничего, - думаю, - отлично ты, гостья дорогая, выражаешься".
- Они, впрочем, полячки-то эти, ловкие тоже, - продолжала, зевнув и крестя рот, Домна Платоновна, - они это с рассуждением делают.
- Напрасно, - говорю, - вы Домна Платоновна, так о Моей хозяйке думаете: она женщина честная.
- Да тут, друг милый, и бесчестия ей никакого нет; она человек молодой.
- Речи ваши, - говорю, - Домна Платоновна, умные и справедливые, но только я-то тут ни при чем.
- Ну, был ни при чем, стал городничОм; знаю уж я эти петербургские обстоятельства, и мне толковать про них нечего.
"И вправду, - думаю, - тебя, матушка, не разуверишь".
- А ты ей помогай - плати, мол, за квартиру-то, - говорила Домна Платоновна, пригинаясь ко мне и ударяя меня слегка по плечу.
- Да как же, - говорю - не платить?
- А так - знаешь, ваш брат, как осетит нашу сестру, так и норовит сейчас все на ее счет...
- Полноте, что это вы! - останавливаю Домну Платоновну.
- Да, дружок, наша-то сестра, особенно русская, в любви-то куда ведь она глупа; "на, мой сокол, тебе", готова и мясо с костей срезать да отдать; а ваш брат шаматон этим и пользуется.
- Да полноте вы, Домна Платоновна, какой я ей любовник.
- Нет, а ты ее жалей. Ведь если так-то посудить, ведь жалка, ей-богу же, друг мой, жалка наша сестра! Нашу сестру уж как бы надо было бить да драть, чтоб она от вас, поганцев, подальше береглась. И что это такое, скажи ты, за мудрено сотворено, что мир весь этими соглядатаями, мужчинами преисполнен!.. На что они? А опять посмотришь, и без них все будто как скучно; как будто под иную пору словно тебе и недостает чего. Черта в стуле, вот чего недостает! - рассердилась Домна Платоновна, плюнула и продолжала: - Я вон так-то раз прихожу к полковнице Домуховской... не знавал ты ее?
- Нет, - говорю, - не знавал.
- Красавица.
- Не знаю.
- Из полячек.
- Так что ж, - говорю, - разве я всех полячек по Петербургу знаю?
- Да она не из самых настоящих полячек, а крещеная - нашей веры!
- Ну, вот и знай ее, какая такая есть госпожа Домуховская не из самых полячек, а нашей веры. Не знаю, - говорю, - Домна Платоновна; решительно не знаю.
- Муж у нее доктор.
- А она полковница?
- А тебе это в диковину, что ль?
- Ну-с, ничего, - говорю, - что же дальше?
- Так она с мужем-то с своим, понимаешь, попштыкалась.
- Как это попштыкалась?
- Ну, будто не знаешь, как, значит, в чем-нибудь не уговорились, да сейчас пшик-пшик, да и в разные стороны. Так и сделала эта Леканидка.
"Очень, - говорит, - Домна Платоновна, он у меня нравен".
Я слушаю да головой качаю.
"Капризов, - говорит, - я его сносить не могу; нервы мои, - говорит, не выносят".
Я опять головой качаю. "Что это, - думаю, - у них нервы за стервы, и отчего у нас этих нервов нет?"
Прошло этак с месяц, смотрю, смотрю - моя барыня квартиру сняла: "Жильцов, - говорит, - буду пущать".
"Ну что ж, - думаю, - надоело играть косточкой, покатай желвачок; не умела жить за мужней головой, так поживи за своей: пригонит нужа и к поганой луже, да еще будешь пить да похваливать".
Прихожу к ней опять через месяц, гляжу - жилец у нее есть, такой из себя мужчина видный, ну только худой и этак немножко осповат.
"Ах, - говорит, - Домна Платоновна, какого мне бог жильца послал деликатный, образованный и добрый такой, всеми моими делами занимается".
"Ну, деликатиться-то, мол, они нынче все уж, матушка, выучились, а когда во все твои дела уж он взошел, так и на что ж того и законней?"
Я это смеюсь, а она, смотрю, пых-пых, да и спламенела.
Ну, мой суд такой, что всяк себе как знает, а что если только добрый человек, так и умные люди не осудят и бог простит. Заходила я потом еще раза два, все застаю: сидит она у себя в каморке да плачет.