Какой час, уж вижу, поздний. "Полно, - говорю, - себе убиваться, - спи. Завтра подумаем".
"Ах, - говорит, - не спится мне, не спится мне. Домна Платоновна".
Ну, а мне спать смерть как хочется, потому у меня сон необыкновенно какой крепкий.
Проспала я этак до своего часу и прокинулась. Я прокинулась, а она, гляжу, в одной рубашоночке сидит на стуле, ножонки под себя подобрала и папироску курит. Такая беленькая, хорошенькая да нежненькая - точно вот пух в атласе.
"Умеешь, - спрашиваю, - самоварчик поставить?"
"Пойду, - говорит, - попробую".
Надела на себя юбчонку бумазейную и пошла в кухоньку. А мне таки тут что-то смерть не хотелось вставать. Приносит она самоваришко, сели мы чай пить, она и говорит: "Что, - говорит, - я, Домна Платоновна, надумалась?"
"Не знаю, - говорю, - душечка, чужую думку своей не раздумаешь".
"Поеду я, - говорит, - к мужу".
"На что, мол, лучше этого, как честной женой быть, когда б, спрашиваю, - только он тебя принял?"
"Он, - говорит, - у меня добрый; я теперь вижу, что он всех добрей".
"Добрый-то, - отвечаю ей, - это хорошо, что он добрый; а скажи-ка ты мне, давно ты его покинула-то?"
"А уж скоро, - говорит, - Домна Платоновна, как с год будет".
"Да вот, мол, видишь ты, с год уж тому прошло. Это тоже, - говорю, дамочка, время не малое".
"А что же, - спрашивает, - такое, Домна Платоновна, вы в этом полагаете?"
"Да то, - говорю, - полагаю, что не завелась ли там на твое место тоже какая-нибудь пирожная мастерица, горшечная пагубница".
"Я, - отвечает, - об этом, Домна Платоновна, и не подумала".
"То-то, мол, мать моя, и есть, что "_не подумала_". И все-то вот вы так-то об этом не думаете!.. А надо думать. Когда б ты подумала-то да рассудила, так, может быть, и много б чего с тобой не было".
Она таки тут ух как засмутилась! Заскребло, вижу, ее за сердчишко-то; губенки свои этак кусает, да и произносит таково тихонечко: "Он, говорит, - мне кажется, совсем не такой был".
"Ах вы, - подумала я себе, - звери вы этакие капустные! Сами козами в горах так и прыгают, а муж хоть и им негож, так и другой не трожь". Не поверишь ты, как мне это всякий раз на них досадно бывает. "Прости-ка ты меня, матушка, - сказала я ей тут-то, - а только речь твоя эта, на мой згад, ни к чему даже не пристала. Что же, - говорю, - он, твой муж, за такой за особенный, что ты говоришь: _не такой он_? Ни в жизнь мою никогда я этому не поверю. Все, я думаю, и он такой же самый, как и все: костяной да жильный. А ты бы, - говорю, - лучше бы вот так об этом сообразила, что ты, женщиной бымши, себя не очень-то строго соблюла, а ему, - говорю, ничего это и в суд не поставится", - потому что ведь и в самом-то деле, хоть и ты сам, ангел мой, сообрази: мужчина что сокол: он схватил, встрепенулся, отряхнулся, да и опять лети, куда око глянет; а нашей сестре вся и дорога, что от печи до порога. Наша сестра вашему брату все равно что дураку волынка: поиграл да и кинул. Согласен ли ты с этой справедливостью?
Ничего не возражаю.
А Домна Платоновна, спасибо ей, не дождавшись, моего ответа, продолжает:
- Ну-с, вот и эта, милостивая моя государыня, наша Леканида Петровна, после таких моих слов и говорит: "Я, - говорит, - Домна Платоновна, ничего от мужа не скрою, во всем сама повинюсь и признаюсь: пусть он хоть голову мою снимет".
"Ну, это, - отвечаю, - опять тоже, по-моему, не дело, потому что мало ли какой грех был, но на что про то мужу сказывать. Что было, то прошло, а слушать ему про это за большое удовольствие не будет. А ты скрепись и виду не покажи".
"Ах, нет! - говорит, - ах, нет, я лгать не хочу".
"Мало, - говорю, - чего не хочешь! Сказывается: грех воровать, да нельзя миновать".
"Нет, нет, нет, я не хочу, не хочу! Это грех обманывать".
Зарядила свое, да и баста.
"Я, - говорит, - прежде все опишу, и если он простит - получу ответ, тогда и поеду".
"Ну, делай, мол, как знаешь; тебя, видно, милая, не научишь. Дивлюсь только, - говорю, - одному, что какой это из вас такой новый завод пошел, что на грех идете, вы тогда с мужьями не спрашиваетесь, а промолчать, прости господи, о пакостях о своих - греха боитесь. Гляди, - говорю, бабочка, не кусать бы тебе локтя!"
Так-таки оно все на мое вышло. Написала она письмо, в котором, уж бог ее знает, все объяснила, должно быть, - ответа нет. Придет, плачет-плачет - ответа нет.
"Поеду, - говорит, - сама; слугою у него буду".
Опять я подумала - и это одобряю. Она, думаю, хорошенькая, пусть хоть попервоначалу какое время и погневается, а как она на глазах будет, авось опять дух, во тьме приходящий, спутает; может, и забудется. Ночная кукушка, знаешь, дневную всегда перекукует.
"Ступай, - говорю, - все ж муж, не полюбовник, все скорей смилуется".
"А где б, - говорит, - мне, Домна Платоновна, денег на дорогу достать?"
"А своих-то, - спрашиваю, - аль уж ничего нет?"
"Ни грошика, - говорит, - нет; я уж и Дисленьше должна".
"Ну, матушка, денег доставать здесь остро".
"Взгляните, - говорит, - на мои слезы".
"Что ж, - говорю, - дружок, слезы? - слезы слезами, и мне даже самой очень тебя жаль, да только Москва слезам не верит, говорит пословица. Под них денег не дадут".
Она плачет, я это тоже с нею сижу, да так промеж себя и разговариваем, а в комнату ко мне шасть вдруг этот полковник... как его зовут-то?
- Да ну, бог там с ним, как его зовут!
- Уланский, или как их это называются-то они? - инженер?
- Да бог с ним, Домна Платоновна.
- Ласточкин он, кажется, будет по фамилии, или как не Ласточкин? Так как-то птичья фамилия и не то с "люди", не то с "како" начинается...
- Ах, да оставьте вы его фамилию в покое.
- Я этак-то вот много кого: по местам сейчас тебе найду, а уж фамилию не припомню. Ну, только входит этот полковник; начинает это со мною шутить, да на ушко и спрашивает:
"Что, - говорит, - это за барышня такая?"
Она совсем барыня, ну, а он ее барышней назвал: очень она еще моложава была на вид.
Я ему отвечаю, кто она такая.
"Из провинции?" - спрашивает.
"Это, - говорю, - вы угадали - из провинции".
А он это - не то как какой ветреник или повеса - известно, человек уж в таком чине - любил, чтоб женщина была хоть и на краткое время, но не забымши свой стыд, и с правилами; ну, а наши питерские, знаешь, чай, сам, сколько у них стыда-то, а правил и еще того больше: у стриженой девки на голове волос больше, чем у них правил.