Этьен лежал как мертвый. Лицо его было мертвенно-бледным там, где не было запачкано кровью, однако сердце билось нормально, и он был в полусознании.
– Кто это сделал, господи? – с ужасом спросил хозяин.
– Я, – коротко ответила я. Хозяин, бледный в свете факелов, перевел на меня взгляд.
– Боже милосердный! Юноша, который... Защити нас, святой Дионисий! Это женщина!
– Хватит болтать! – рассердилась я. – Отнеси его наверх и устрой в лучшей комнате.
– Н-н-но... – замямлил хозяин, все еще ошарашенный.
Я топнула ногой и обругала его, как всегда делаю в подобных случаях.
– Смерть дьявола и Иуды Искариота! – воскликнула я. – Ты позволишь своему другу умереть, пока глазеешь и пялишься на меня! Несите его! – я положила руку на кинжал на поясе, и слуги поспешно повиновались, косясь на меня так, словно я дочь самого дьявола.
– Этьен всегда здесь желанный гость, – пробормотал хозяин, – но дьяволица в штанах...
– Свои штаны ты дольше проносишь, если будешь меньше говорить и больше работать, – заверила я его, выхватив широкодульный пистолет из-за пояса одного из слуг, который был так напуган, что забыл о своем оружии. – Делай, как я говорю, и сегодня больше не будет убийств. Быстро!
Воистину, события этой ночи закалили меня. Я еще не совсем переродилась во взрослую женщину, но была к этому близка.
Они отнесли Этьена в комнату, которую Дюкас (так звали хозяина) называл лучшей в таверне, и, по правде говоря, она была гораздо удобнее, чем любая комната в "Пальцах мошенника". Она была наверху, выходила на входную лестницу и имела подходящего размера окна, хотя в ней и не было второй двери.
Дюкас уверял, что из него такой же врач, как из любого в округе, но мы раздели и принялись лечить Этьена. В самом деле, более неумелого ухода за человеком я еще не видела, не говоря уже о том, что Этьен был тяжело ранен. Но когда мы смыли с него кровь и грязь, то обнаружили, что ни одна из ран не задевала жизненно важных органов, череп тоже был цел, хотя кожа на голове повреждена в нескольких местах. Правая рука была сломана, другая – почернела от синяков. На сломанную кость мы наложили жгут. Я помогала Дюкасу во всем, так как несчастные случаи и раны были обычным делом в Ла Фер.
Когда мы перевязали раны и уложили Этьена в чистую постель, он настолько пришел в себя, что смог выпить вина и поинтересовался, где он. Узнав, что это "Красный вепрь", он прошептал:
– Не оставляй меня, Агнес. Дюкас – редкий человек, но мне нужна женская мягкая рука.
– Избави меня святой Дионисий от такой мягкой руки, как у этой бешеной кошки, – чуть слышно пробормотал Дюкас.
– Я останусь, пока ты не встанешь на ноги, Этьен, – сказала я, он, видимо, обрадовался, услышав это, и спокойно уснул.
Я попросила комнату и для себя. Дюкас послал мальчишку позаботиться о коне, а меня провел в комнату, примыкающую к комнате Этьена, но не связанную с ней дверями. Когда я улеглась в постель, уже всходило солнце. Я не только раньше не лежала на перине, но даже ее ни разу не видела. Я проспала много часов.
Проснувшись, пошла к Этьену и нашла его в полном сознании и спокойным. Тогда люди были поистине железными и, если их раны не были изначально смертельными и по легкомыслию и невежеству лекарей не начинали гноиться, быстро поправлялись. У Дюкаса не было ни одного тошнотворного и глупого средства, превозносимого докторами, он собирал целебные травы в глубине леса. Он сказал, что научился этому искусству у сарацинского народа хакимов во время путешествия в юности. Дюкас оказался человеком со многими неожиданными достоинствами.
Мы вместе ухаживали за Этьеном, и он быстро поправлялся. Этьен подолгу разговаривал с Дюкасом, но большую часть времени он просто лежал и молча смотрел на меня.
Дюкас иногда беседовал и со мной, но, кажется, побаивался меня. Когда я спросила, сколько должна ему, он ответил, что нисколько и что еда и ночлег будут бесплатными для меня, пока Этьену нравится мое присутствие. Однако Дюкас очень боялся, что я проболтаюсь кому-нибудь из жителей городка о том, что Этьен Вильер здесь. Слуги, по его мнению, были абсолютно надежны. Я ничего не спрашивала у Дюкаса о причине ненависти герцога д'Аленсона к Этьену, но Дюкас как-то сказал:
– У герцога особые счеты с Этьеном. Когда Этьен был в свите этого благородного господина, то оказался недостаточно мудр и не исполнил одно очень деликатное поручение герцога. Д'Аленсон честолюбив; говорят, его может удовлетворить лишь должность не меньше, чем констебль Франции. Он сейчас в большой милости у короля, и блеск его положения может померкнуть, если станет известно, какими письмами однажды обменялись герцог и Карл Германский, который теперь известен народам как император Священной Римской империи.