— Оставим этот разговор, Иннокентий! — Ксения отвернулась к окну, смотрела на залитый солнцем двор.—Перерыв твой кончился — тебя, наверное, уже ждут люди в райкоме... А то мы гоняем зайца по кругу...
Анохин молча поднялся, медленно натянул скрипучее пальто, обмотал шею теплым шарфом. Ему казалось, что Ксения скажет что-то еще, но она стояла спиной к нему и безучастно молчала.
— Вечером я не сумею зайти за тобой, так что смотри не запаздывай! — запахивая полы пальто и глядя в пол, сказал Анохин.
Ксения круто обернулась, и он удивился ее язвительной улыбке.
— Боишься, как бы не подумали, что мы заодно? А это, скажут, уже целая оппозиция, а? Ах, как я могла подвести тебя, кто бы мог подумать!.. Вовремя ты догадался! Это просто счастье, что ты такой дальновидный!..
— Перестань! Не прикидывайся, что тебе смешно! — Анохин снова было двинулся к ней, но Ксения отступила, не спуская с него презрительного взгляда, и он замер, облизал пересохшие губы.— Ну зачем нам дразнить гусей? Зачем?.. К чему нам эта демонстрация?.. Пойми, нам лишь бы выбраться только из этой проклятой истории!..
— Хоть по уши в грязи, но лишь бы вылезти, да? — Ксения рассмеялась ему прямо в лицо.— Ладно, не волнуйся! И сама дорогу в райком найду, без провожатого!
«Боже мой! — пронеслось у нее в голове.— И от этого человека я жду ребенка! Ужас какой-то...»
— Что с тобой? — Голос Анохина был полон неподдельной тревоги.— Дать тебе воды? Тебе дурно?
— Мне ни-че-го не надо.— Она выпрямилась и словно застыла, лицо Иннокентия как бы заволакивало туманом.—Мне хорошо... Уходи!
— Я не могу оставить тебя в таком состоянии!
— А я прошу тебя — у-хо-ди!.. Слышишь? Оставь меня!
Ее мутило, к горлу подкатывала тошнота, на лбу проступал холодный пот. Казалось, еще минута, и она упадет. Анохин попятился и тихо прикрыл за собой дверь. Она накинула крючок и, почти теряя еознание, обессиленно прислонилась к косяку и медленно опустилась на пол. Комнату покачивало.
Площадь затягивали сумерки, когда она подошла к райкому. Мимо серых деревянных трибун, не убранных после Октябрьских праздников, ветер гнал легкую поземку, крутил клочки сена у коновязи.
Взглянув на ярко освещенные окна второго этажа, где находился кабинет первого секретаря, Ксения заволновалась. Только бы не встретить никого из знакомых или товарищей по работе — тогда не избежать нудного разговора, лицемерного участия, и она не выдержит, наговорит любому дерзостей. А она не собирается никого воспитывать — пусть живут как хотят, растягивают совесть, если она у них резиновая!
На ее счастье, райкомовский коридор был пуст, в приемной сидела одна Варенька, почти скрытая высокой пишущей машинкой в черном дерматиновом чехле.
— Бюро уже началось? — Ксения вымученно улыбнулась.
Не поднимая глаз от раскрытой на коленях книги, Варенька кивнула, и от этой равнодушной сдержанности на Ксению повеяло холодком. Неужели и эта милая девушка, хохотушка, всегда делившаяся с нею своими сердечными тайнами, отвернулась от нее? «Что бы сказать ей такое язвительно-вежливое?»—лихорадочно соображала Ксения, но так и не нашлась и, подойдя к окну, начала соскабливать ногтем иней со стекла, оттаивать дыханием прозрачный глазок. Площадь будто плыла в синем дыму, свет от окон расплывался жирными пятнами на снегу. «Интересно,— подумала она,— а как относятся ко мне те, что сидят там, за закрытой дверью?» В памяти всплывали обрывки каких-то случайных разговоров, пустяковых, не имевших сейчас никакого значения, и на поверку выходило, что за два года в райкоме она ни разу ни с кем не поговорила по душам, не поспорила всерьез — все на бегу и на лету. Столкнется с кем-нибудь в коридоре, услышит, какая она хорошенькая или еще что-нибудь в этом роде, улыбнется от удовольствия, оттого, что все ее здесь любят и уважают, и побежала дальше. Как же они будут судить о ней, если совсем не знают ее, не знают даже, что она пережила за эти последние, самые тревожные месяцы жизни?
Она вздрогнула, когда дверь распахнулась и в приемную шумно ввалились Егор Дымшаков, Мрыхин, Лузгин и Черкашина.
— Легка на помине! — Дымшаков первым подошел к ней, стиснул руку.— Ну, где душа ночует? На своем месте держится или в пятках прячется?
— Тише, Егор! — Черкашина резко, по-мужски оттерла плечом Егора, цепко ухватила растерянный взгляд Ксении.— Ты, Ксюша, слушай всех, а поступай по-своему, живи своим умом... Л то охотников испоганить душу немало найдется! Во что веришь, на том и стой, и никто тебя не осилит!..
— Да что вы меня утешаете как маленькую! — Ксения попробовала даже рассмеяться, но тут же смолкла, и ей стало как-то не по себе — к ней подходил Лузгин.
Лузгин был в своем неизменном темно-зеленом френче, в котором выезжал обычно на всякие важные совещания, рыхлое лицо его в бурых пятнах блестело от пота, он тяжело, как после долгого бега, дышал, страдальчески морщился.
— Что с вами? — спросила Ксения, словно была виновата в чем-то перед этим человеком, которого довели на собрании до обморока.
— Сердце замучило, сил нет! — просипел Лузгин и вяло пожал ей руку.— Грызня, она даром не проходит...
— Слушай ты его! — Дымшаков хохотнул в кулак.— Здоров как бык! Притворяется, на жалость давит!.. Об его лоб можно поросят убивать насмерть — одним ударом! Ему бы не в председателях ходить, а на сцене играть, у любого слезу вышибет!
— Хоть тут-то совесть поимей, Егор!—Лузгин обиженно засопел.— Сам ведь над пропастью пляшешь, один раз оступишься — и забудут, как звали!
— Брось ты с ним.— Мрыхин дернул председателя за рукав, уныло покосился на секретаршу.— Еще тот не родился, который может Егора перебрехать!.. Но на брехне можно весь свет обскакать, да вернешься за день...
— В самый раз поговорочка! — довольно подхватил Дымшаков.—Про вас с Аникеем и сложена — не один уж год с брехни не слезаете, погоняете ее в хвост и в гриву!..
— То-ва-арищи! — сдвинув строгие бровки, сказала Варенька и оторвалась от книги.— Вы же в райкоме партии, а не где-нибудь!..
— А что, разве и через этот предбанник доходит? — Егор мотнул головой в сторону глухого, выпирающего в приемную, как несгораемый шкаф, тамбура.
— То-ва-арищ Дымшаков!—укоряюще, нараспев проговорила Варенька.— Надо же выбирать выражения!
Резкая трель звонка установила тишину, как будто Ко-робин из кабинета призывал их к порядку. Варенька мигом вскочила, метнула проворный взгляд в круглое зеркальце, поправила волосы и, чуть вскинув носик, нырнула в глубину тамбура. Она тут же вернулась и, стоя в проеме двери, вежливо пригласила:
— Прошу вас, товарищи...
Все было знакомо Ксении в этом кабинете — и длинный стол, покрытый зеленым сукном, за которым сейчас плотно сидели члены бюро райкома, и мягкий, холодящий тело кожаный диван с высокой спинкой, и массивный, серовато-стальной сейф с торчащей в замке связкой ключей, и пестрая карта Приреченского района. В углу в футляре красного дерева успокаивающе покачивался маятник часов. Вещи были привычны и близки, но люди, которых Ксения знала по именам, показались ей неприступно-суровыми и чужими. Она поймала улыбчиво-заискивающий взгляд Иннокентия, натолкнулась на внимательные глаза Коробина, заметила подбадривающий кивок Синева и не то чтобы успокоилась, но почувствовала себя узереннее.
— Начнем с выводов комиссии.— Коробин резко застучал карандашом по графину.— Давайте, Иннокентий Павлович...
Потеснившись на диване, Любушкина усадила Ксению рядом с собой и, усаживая, полуобняла за плечи. Это дружеское прикосновение будто прибавило Ксении сил, и она, подавив глубокий вздох, уже спокойно стала слушать Иннокентия.
Анохин рассказывал обо всем, что случилось в Черем-шанке, внешне скупо и бесстрастно, казалось, озабоченный только тем, чтобы доложить о событиях точно и обстоятельно. Но чем больше Ксения слушала его, тем сильнее начинало раздражать ее это назойливое, показное бесстрастие и желание все свести к одному скандальному собранию, где не было ни правых, ни виноватых.
«Значит, всем сестрам по серьгам? Или он нарочно все представляет в таком свете, чтобы выгородить меня? — подумала Ксения, обретая вдруг ту напряженную ясность мысли, какая всегда возникала у нее в критические и острые моменты жизни.— Но почему он ничего не говорит о том, что колхозники не хотят больше терпеть Лузгина? Или они заранее договорились с Коровиным не докапываться до сути?»