— Что так припозднился? — спросил Егор. — Срочный наряд получил?
— Да нет, захожу, понимаешь, на ферму, а доярки на меня как набросятся! — Никодим добродушно рассмеялся, точно был доволен тем, что на него накинулись с упреками доярки. — До каких, мол, пор мы будем надрываться и таскать силос на себе? Навоз вилами носим, аж глаза на лоб лезут!.. Вот я и взялся — хочу два-три блока приспособить, чтоб нагрузили ведра, прицепили на крюк — и айда!.. Все полегче станет… А там сварю им посудину побольше, вроде вагонетки на весу, совсем настоящая механизация будет, а?
— Ясное дело, — согласился Егор, радуясь, что заглянул в кузницу, будто отошло, оттаяло что-то на душе.
— Ну как там Ксюша? — становясь вдруг необычно серьезным, спросил Никодим. — Обошлось с ней? Или… вы и такое под секретом держите? Ведь вы, партийные; на особицу живете от всех, скрытничаете. Вот вы там собираетесь, читаете документ какой-нибудь, а народ уж про это все знает… — Никодим перестал стучать молотком, задумчиво посмотрел на горн, где бледнел и мерк красный цветок огня. — Такое в землю не спрячешь, если оно всех касается…
— Что ж, по-твоему, я в партии ради секретов состою, что ли, голова? — Егор выпрямился, вытер пот со лба, усмехнулся. — Партия и не собирается ни от кого ничего скрывать, но раз она партия, то у нее есть свои дела, которые она должна обдумать поначалу промеж себя, прежде чем па парод выносить… Все жо люди, которые в нее вступают, живут по особому счету… Ну как бы тебе сказать? Они вроде но своей воле решились брать на себя больше, чем остальные, я так понимаю.
— И много ль у пас таких в Черемшанке?
— Что до меня, так я некоторых не только бы к партии близко не подпустил, но и в колхозе не стал держать, паразитов! — Егор бросил в колоду с водой неостывшую болванку, и к задымленному потолку кузницы взметнулся шипучий клубок пара. — Иной раз такая погань приживается, что ее и с мясом не отдерешь!..
На лицо Никодима упали угасающие, цвета красной меди отблески горна, он зачерпнул ковшовой лопатой воды из колоды и плеснул на угли. К потолку поплыло облако пара, запахло, как в бане по-черному, угарно и дымно, до рези в глазах.
— Я лишнего взять на себя не боюсь, но когда вижу, как Аникей у райкома на груди пригрелся и через это выгоду ищет, то за всех вас, которые рядом с ним состоят, стыдно делается… И как вы терпите такого жулика возле себя, ведь от него за версту падалью несет!..
— А вот когда такие, как ты, стоят в стороне и не вступают в партию, он за ваш счет в ней и числится! Ну, пошабашим? А то у тебя тут дышать нечем…
— Да, давай кончать, — Никодим запахнул ватник, надвинул плотнее шапку. — Клавка моя, поди, злая-презлая сидит — не подходи, искрит на расстоянии… Станет меня сейчас на семейной наковальне обрабатывать — зачем, дескать, поехали сюда, за каким чертом, со скуки сдохнешь и прочее такое…
— А ты работой ее вяжи, тогда она меньше брыкаться будет! — посоветовал Егор. — Нет ничего хуже, когда у человека и руки и голова свободные, — он или в блуд ударяется, или запивает в смертную…
За дверью кузницы они окунулись в метельный посвист, в снежную пыль. Выбравшись из вязких сугробов проулка, остановились на углу, вглядываясь в завешенную буранной мглой улицу. Белые смерчи суматошливо бинтовали темные лики изб…
— Постой, а как же с сестрой-то? — опять вспомнил Никодим и потянул Дымшакова за рукав полушубка.
— Она, брат, молодчина! Я даже не ожидал! Думал, кисель девка, а она что надо! — орал на ветер Егор, но так как Никодим напряженно ждал, то он добавил со злым отчаянием: — Выставили нас, парень! Выставили!
— То есть как? — Никодим схватил его за плечо, тряс, как дерево. — Исключили, что ли? Ну что ты молчишь?
— Выходит, так…
— Чего же ты тогда мне голову морочишь? — Никодим был не на шутку рассержен. — Его из партии выперли, а он меня подбивает, чтобы я туда вступал! Чумовой ты мужик!
— Сам-то я себя не исключал! — Егор освободился из цепких рук Никодима, приблизился, обдавая дыханием его темное лицо. — Понял? И еще неизвестно, кто кого!
— Кто вас там разберет! — с досадой сказал Никодим. — Ксюша, наверное, места себе не находит?
— Ее теперь голыми руками не возьмешь!.. Может, только сегодня она впервой поняла, что быть в партии — это не значит сидеть на собраниях и руку кверху поднимать!..
Они еще немного потоптались и разошлись, не облегчив друг другу души. Егор снова поднял стоймя воротник и побрел домой, зная, что теперь дойдет до своей избы даже ощупью, закрыв глаза.