«Он ведь просто издевается надо мной! — закипая злым раздражением, подумал Коробин. — Бахолдин не учил его печи топить, тем, видите ли, и хорош!.. Ну погоди, пусть только пройдет конференция, а там я и дня не стану держать этого доморощенного мудреца. Человеку с таким настроением я не доверю здесь даже печки топить!».
Не сказав больше ни слова, не простившись с истопником, Коробин прошагал быстро по коридору, но и на улице все еще не мог успокоиться. Ах ты, старый пень! Его вроде никто в расчет не принимает, а он, оказывается, вон каким духом дышит!.. Все устроено в жизни не так, как ему хочется, и ты не смей его учить, а позволь распоряжаться всем самому, позволь определять готовность земли голой задницей и не мешай ему жить как заблагорассудится! Ты ради пего ночей недосыпаешь, голову ломаешь, как сделать, чтобы он жил лучше, и вот — на тебе, — вместо благодарности он тебя и признавать не желает, ты для него как дым из трубы!
Коробин шел по заметенной дороге почти вслепую, разворачиваясь плечом к ветру, прикрывая локтем лицо. «Да что же это такое творится? То Дымшаков уходит из-под твоего влияния и власти, рычит на тебя, как пес, то Мажаров, этот новоявленный правдолюб и философ, обличает тебя в догматизме и отказывает в праве вести за собой коммунистов района, а ты даже не смеешь прикрикнуть на них как следует и поставить всех на место. Куда же мы придем, если дадим развиться этой превратно понятой демократии? Ведь стоит лишь одному человеку в районе показать, что он не считается с секретарем райкома, что ему наплевать на всякие авторитеты, как эта эпидемия живо перекинется на других, и там уж никого не удержишь ни уговорами, пи угрозами. Какое же мы имеем право допускать, чтобы кто-то бездумно, сам того не сознавая, подрывал доверие к райкому? Спохватимся потом, да будет поздно!.. Ну сегодня мне удалось сдержать натиск демагогических элементов, а завтра? Сменится состав бюро, туда могут войти такие люди, как Мажаров или тот же Синев, хватит ли тогда у меня умения осуществить волевое руководство? Ведь не побоялся же Синев выступить против! Не показал ли он пример таким молодым, еще незрелым работникам, как Вершинин, он и так, похоже, сегодня не знал, чью сторону занять? Да и какое, в сущности, я имею представление о нем и о других работниках райкома, если черпаю свои знания о них из тех скромных анкетных данных, которые у меня всегда под рукой?.. Нет, любой человек, сколько ты его ни проверяй, пи контролируй, все равно как темный лес».
Мотель стихала. Сквозь ночную мглу проступала широкая улица с придавленными снегом домами, глухими наборами, побеленными косыми полосами снега. Стандартный домик, где жил Коробин, был огорожен невысоким штакетником, после метели на каждой штакетине торчал белый наконечник, позади, за дровяным сарайчиком, тонули в сугробах яблони.
Осторожно открыв ключом дверь, Коробин скинул в прихожей пальто, на цыпочках прошел в столовую, где для него был приготовлен ужин, заглянул в соседнюю комнату. Сын спал, разметав по подушке светлые, как у девушки, волосы, и Сергей Яковлевич ощутил прилив жалости и нежности к нему. Если не считать приходящей работницы, то они с сыном мало с кем общались в городке. Будь жива жена, все, конечно, было бы иначе, люди чаще бы заходили к ним на огонек, а сейчас он не мог провести с сыном даже выходной день — все куда-то спешил…
Как ему не хватало все эти годы Лили! Он познакомился с нею за год до войны на студенческой вечеринке: он был на последнем курсе педагогического института, она — на последнем медицинского. Он влюбился в нее, как влюбляются только в юности, — безоглядно, слепо, доверчиво, не мог прожить дня, чтобы не встретиться с нею, не услышать ее голос, не заглянуть в ее глаза. Любила ли она его, Коробин не знал, но его упорство и преданность были так серьезны, а сам он вел себя так настойчиво, что Лиля согласилась стать его женой. А через два года, когда он был мобилизован и работал в горвоенкомате, она уехала с полевым госпиталем на фронт, оставив на его руках годовалого сына. Конечно, он мог бы в те годы добиться ей брони, в конце концов она могла бы работать и в обычном госпитале и лечить тех же раненых, прибывающих эшелонами с фронта, но Лиля не захотела слушать его. Через шесть месяцев она погибла под бомбежкой, оперируя очередного раненого. Коробин, получив известие о гибели жены, будто окаменел от горя. И если бы не сын, он бы не скоро освободился от свалившегося на него несчастья. Сын требовал забот и внимания, взрослея, он становился все более похожим на мать — такой же светловолосый, задумчиво-строгий. Подвиг матери словно придал жизни мальчика особый смысл, и Коробину иногда казалось, что сын духовно настолько предан матери, что не замечает и не ценит того, что делает отец. Но он ни разу ни в чем не упрекнул мальчика — Алеше и так приходилось нелегко. Любой его проступок, даже пустяковый, лег бы тенью на авторитет отца, и то, что порою позволяли себе его сверстники, почти начисто не существовало для него, хотя ему, как и всем мальчишкам в его возрасте, хотелось поозоровать, испытать свою сноровку и силу. Он должен стоять в стороне и, в лучшем случае, молча наблюдать, но не ввязываться в свалку самому. Вероятно, сын и сам понимал, что обязан нести вместе с отцом всю полноту ответственности перед другими и свято блюсти пример нравственного долга…