— Да, да, — машинально ответил Пробатов, чувствуя, как тревога товарища становится, его собственной тревогой, и, теряясь перед тем, что, пока он размышляет и взвешивает все на точных весах, кто-то может неожиданно опередить его и вырваться со своим предложением, — видимо, сама идея быстрого скачка носится в воздухе: если она могла прийти в голову ему и случайно встреченному товарищу, то почему бы ей не возникнуть и в другой голове?
— И сколько же вы собираетесь брать на себя по предварительным наметкам — наверно, два с половиной или три плана? Не меньше?
— Думаю, что нет…
— В каком смысле «нет»? — как бы разочарованно протянул товарищ, и Ивану Фомичу показалось, что он даже услышал его вздох на другом конце провода.
— Да именно так, как ты сказал, — не меньше! — то-, ропливо проговорил Пробатов, испытывая странное чувство мгновенной слабости, похожей на трусость, хотя с ним говорил закадычный друг и ему некого и нечего было бояться. Или он подсознательно испугался того, что может упустить редкую возможность не только прославить родную область, но, главное, поставить на ноги сотни отстающих колхозов. Но ведь не от товарища же зависит это решение, а от него самого. — Чтобы отвечать за свои слова, мы должны подойти к этому делу со всей ответственностью, — поборов противный приступ малодушия, он говорил спокойно и твердо. — Необходимо определить все резервы! Изучить настроение людей! В общем, забот полон рот!
— Ну, ну, — уже более мягко, довольно пророкотал далекий голос. — Можешь не сомневаться в одном — тебе будет оказана всяческая поддержка и помощь. Как я понял сегодня, вам подбросят и техники и выделят дополнительные ассигнования. Но не тяни — поскорее высылай свои обоснованные предложения, проявляй, так сказать, инициативу… А я при случае доложу кому надо, что вы уже готовы начать наступление широким фронтом. Договорились?
— Да, — тихо выдохнул Пробатов.
Он был доволен, что у него хватило мужества в самый критический момент взять на себя всю полноту ответственности и положить на весы решающее слово. Теперь все сомнения были позади и нужно было все силы ума и сердца сосредоточить на том, чтобы выполнить то, что он обещал.
Опять требовательно зазвонил телефон, и Пробатов не сразу нащупал в темноте трубку.
— Ваня, ты? — Голос жены был встревожен и напряжен. — Отыскала тебя Москва?
— Успокойся, найти первого секретаря обкома не так уж трудно.
— Ну и на что ты решился?
— Я солдат партии, Надя, — нехотя и глухо сказал Иван Фомич, чувствуя, что говорит жене совсем не те слова, которые ей, может быть, хотелось услышать от него.
Мрыхин сел за стол, покрытый грязной кумачовой скатертью с синими чернильными пятнами, ткнул ключ в замок несгораемого ящика, вынул оттуда папки с бумагами. Вид у него был обиженный и сердитый. На вопросы Мажарова он отвечал неохотно, будто делал ему большое одолжение, но отвечать надо было, потому что он сдавал партийные дела, а Константин принимал их. Впрочем, дел было негусто — несколько папок скоросшивателей, где хранились ведомости об уплате членских взносов, протоколы собр'аний, распоряжения и инструкции, полученные из райкома и других инстанций, печать в туго завязанном, похожем на кисет мешочке да влажная от черной краски подушечка с расхлябанной крышкой.
— Вот и все имущество… — не сдержав печального вздоха, сказал Мрыхин и покосился на открытый сейф — не забыл ли чего. — Партийное хозяйство я всегда содержал в полном порядке, даже как-то на активе в пример ставили… Да и так — приедет кто из райкома или из области, у меня все на месте, за справками не бегаю, все сведения тут. — Он хлопнул по пухлой обложке, рука его, жилистая, с прокуренными ногтями, придавила бумаги, и папка сразу похудела, — Не разбрасывал документы где попало, как иные-некоторые…
С его буро-красного, будто обожженного ветром, лица, испещренного фиолетовыми склеротическими прожилками, не сходило выражение обиды. Он явно не верил, что новый парторг будет вести партийное хозяйство с тем же прилежанием и аккуратностью.
А Константину было уже невмоготу смотреть на разложенные перед ним папки и слушать сиплый, пропойный голос.
«Какая нелепость! — думал он. — Неужели он считает, что я ради того приехал в родную деревню, чтоб подшивать какие-то инструкции и отвечать на запросы разных контролеров и уполномоченных, которые, видимо, только затем и наведываются сюда, чтобы убедиться, что разосланные ими бумажки лежат в надлежащей папке? Почему я согласился, не сказал Ивану Фомичу, что хочу работать агрономом, заниматься тем, чему меня учили пять лет?»