— Ну зачем вы? — смущенно сказал он. — Я бы сам все сделал! Что я, безрукий, что ли?
Ему всегда было неловко, когда он становился причиной излишнего чужого беспокойства.
— И у нас тоже руки не отвалятся. Живите па здоровье!
Когда Константин разложил вощи, Авдотья занималась уже новым делом — гладила белье. Пристроив на половине стола обтянутую полотном доску, оттеснив детей на самый край, она набирала в рот воды, прыскала сквозь плотно сжатые губы на белые наволочки и простыни и, помахав из стороны в сторону чугунным утюгом с пышущими в прорезях раскаленными углями, гладила. Смуглое, загрубевшее на постоянном морозе и ветре лицо ее было полно отрешенной задумчивости, она целиком погрузилась в свои мысли, а руки сами по себе привычно двигали утюг.
Вот она разостлала на доске новую мужскую рубашку, и Константин не мог побороть любопытства.
— Вы что, берете у кого-то в стирку?
— Своего белья хватает. Это мужнина рубаха…
Во взгляде женщины появилась такая недобрая настороженность, что Константин невольно смутился.
— Но он же…
— Для кого пропал, а для меня нет! — строго ответила Авдотья. — Сердцем чую — живой он. А оно сроду меня не подводило…
Константин смотрел на посуровевшее лицо женщины, ее непреклонно стиснутые губы, на склоненную голову с черными, вороного отлива волосами, чуть покачивающуюся в лад каждому движению руки, и молчал, охваченный чувством расслабляющей жалости и сострадания. Боже мой! Ну неужели она не может понять, что это бессмысленно и нелепо — ждать мужа спустя столько лет после войны, обманывать себя и на что-то надеяться? Что же тогда думают о ней люди, если она до сих пор стирает и гладит мужнины рубахи? Бедняга…
— Поди, гадаете, в своем ли я уме, да? — Перехватив его сочувствующий взгляд, Гневышева болезненно улыбнулась. — Многие так считают, но что я могу поделать с собой? Жду своего Степана, и все… В соседнем районе нынче весной один вот так же объявился. С самой войны о нем слуху не было…
Она послюнила копчиком языка палец, скользнула по блестящему дну утюга и тут же отдернула руку.
— Ой, злющий еще какой!
Константин вздрогнул. Но лишь мгновением позже он понял, что вздрогнул не от вскрика женщины, а это ойкнуло, закричало внутри у него… Он отстранился от стола в тень, потрясенный запоздалым стыдом и раскаянием, страшась, что Авдотья обернется и сразу догадается обо всем. Как же он мог забыть о Степане Гневышеве и прийти просить пристанища в его доме, доме человека, которого он когда-то посадил на скамью подсудимых? Да если бы Авдотья только знала, кого она сегодня пригрела, то не пустила бы его и на порог избы.
— Летось зашла в сельпо, а там новый сатин привезли, ну, не удержалась и купила ему еще на одну рубаху! Вернулся бы, а уж я наряжу его с ног до головы во все новое.
— Не надо, мам! — тихо попросил мальчик и, отложив книгу, с недетским укором посмотрел на Константина.
— Не буду реветь, Петюнька. — Авдотья коснулась ладонью стриженой головы сына. — Мужик растет. Хозяин. Защитник… Не любит, когда плачу. А бабьи слезы как вода, бегут без спросу, куда их денешь?
Константин почти не слышал, о чем говорила женщина, теряясь перед этим неиссякающим долготерпением и мучительно вспоминая, как слепой случай столкнул его со Степаном Гневышевым.
— Степан, может, и догадывался, что лес краденый, но нужда заставляла — фермы валились, все рушилось, — словно откликаясь на мысли Константина, тихо рассказывала Авдотья, и голос ее пробивался глухо, как сквозь стену. — А какие мои пережитки потом были, вспоминать тошно… Меня даже к коровам не допускали, смотрели как на врага заклятого… Спасибо Алексею Макаровичу, отвел он от меня напраслину, а то хоть ложись и помирай середь дороги…
Константин то присаживался на шаткую табуретку к столу, то снова поднимался и расхаживал по избе и уже не мог освободиться от потока остро ранящих мыслей. «Нет, она, видимо, и понятия не имеет, что это я тогда обличал ее Степана!.. Да разве дело в том, прав был в то время или не прав? Легче ей станет от этого, что ли?.. Вредная баба, говорит Мрыхин, и для него она действительно вредная, потому что готова драться с такими, как он, чтобы отстоять свое человеческое достоинство!.. Но где она находит силы, чтобы вынести все — и потерю мужа, и черную подозрительность, и чертоломную работу, и болезни детей, и все же, несмотря на все беды, не потерять веры ни в себя, ни в людей?»
Константин не раз выходил на крыльцо покурить, стоял в темноте, под холодным звездным небом, вдыхая студеный, острый воздух, потом сидел с Авдотьей, с ребятами за столом, пил, обжигаясь, горячий чай и лег в постоль с давящей сердце тяжестью. Может быть, сразу признаться ей во всем? Он хотел окликнуть Авдотью, когда уже загасили свет, но так и не решился, и долго ворочался на узкой кровати, и не мог заснуть…