Константин лишь пожал плечами.
— Пройдем по хозяйству и проверим нашу готовность. Ясна установка? Слово дадено, и не кому-нибудь, а областному комитету партии! Назад ходу не будет, сколько бы мы ни брыкались!..
Он шагнул вперед, громыхая жестким дождевиком, и мужики, угрюмовато помалкивая, двинулись следом. По правую сторону, стараясь идти с ним в ногу, тяжело, по-медвежьи ступал Ворожнев, заспанный, с угольно-черными небритыми щеками; по левую пристроился Мрыхин, теперь назначенный Аникеем в заместители, он был хмур после очередного перепоя; позади, глядя друг другу в затылки, подтягивались кладовщик Сыроваткин, крутивший длинной жилистой шеей, и сутуловатый Тырцев, который норовил держаться чуть в стороне.
Лузгин не пригласил Константина, не обернулся, не посмотрел, идет ли парторг вместе со всеми. Ему, видимо, даже не приходило в голову, что тот может заупрямиться и отстать от его свиты.
«Эге, да он, кажется, убежден, что я подчинюсь его воле и стану таким же карманным секретарем, как Мрыхин, — подумал Константин. — Может, сразу сбить с него спесь и сказать, что вечером бюро? Нет, повременю».
Словно почувствовав его настроение, Лузгин остановился и, добродушно посмеиваясь, показывая редкие прокуренные зубы, крикнул:
— А ты что, комиссар, отстаешь? Плохо поел с утра? А мы на рысях идем, всю жизнь на ногах!
Теперь он! вместе шагали впереди, а все остальные чуть сзади. Изредка останавливаясь, Лузгин, не оборачиваясь, крючком согнутого указательного пальца подзывал к тебе то одного, то другого, сердито выговаривал за какое-то упущение, и все опять двигались дальше.
У открытой силосной ямы, из которой тянуло тяжелым запахом гнили, указательный палец застыл торчком.
— Ефим! — Лузгин подождал, когда Тырцев засопит у него за спиной. — Пошто силос не дочиста выгребаете?
— Мой недогляд, Аникей Ермолаевич. — Бригадир смущенно кашлянул в кулак. — Снизу он малость подпорченный, скотина плохо его ест…
— Сам ты подпорченный! — грубо остановил его председатель и возвысил сиплый голос до крика. — Если приспичит, сам за милую душу сожрешь! А чем будем животину кормить, когда ее в три раза больше станет? Радио включал сегодня?
— Слышал, как же…
— Тут слышать мало, надо прочувствовать, чтоб до сознания дошло, — чуть сбавив тон, поучал Лузгин. — Беречь надо колхозное добро пуще своего…
Он говорил громко, чтобы его могли услышать колхозники, работавшие у силосной ямы. Они перестали бросать силос в машину, и на край ямы выскочила лупоглазар коренастая девка в стеганке, повязанная красным платком, истошно крикнула:
— Идите полюбуйтесь хоть, в чем мы робим! Все горло продрали, а бригадир и рылом не ведет!
Подпрыгивая на одной ноге, она дергала другой, обутой в рваный резиновый сапог.
— Ефим! — Указательный палец задергался, как на ниточке. — Тебе что, надоело ходить в бригадирах? Хочешь в рядовые перебраться! Могу уважить твою просьбу!..
— На складе сапог не было, Аникей Ермолаевич! — застонал Тырцев. — Вот хоть Сыроваткина спросите!..
— А Сыроваткин кто такой, чтоб о народе не думать? — грозно вопрошал Лузгин. — Да ежели народ лишит вас своего доверия, то куда вы денетесь? На что годитесь? На силос разве!
— Заверяю вас — завтра получат! — Кладовщик выскочил вперед, нескладно размахивая длинными руками. — Вчера в райпотребсоюзе обещали выделить на нашу долю…
— Гляди, Сыроваткин, как бы я твою долю не определил и не сделал ее сиротской, — не принимая никаких оправданий, властно поучал председатель. — Что мы без парода? Пыль, прах, дунь — и нету нас! Мы обязаны денно и нощно печься о нем! Как утром продрал глаза, сразу думай — чего я нонче обязан сделать для народа? Какие его нужды удовлетворить перво-наперво?
Константин переводил взгляд то на женщин, стоявших В темно-коричневом месиве силоса, то на девку, слушавшую председателя с полуоткрытым ртом, и старался понять, верят они Лузгину или нет. Но то, что он на их глазах унижал бригадира, очевидно, было им по душе. Бригадир слушал хулу, понуро опустив голову, горбился и отводил глаза.