С краю стола расположились Егор Дымшаков и Прохор Цапкин. Первый мрачновато отмалчивался и шарил глазами по газете, стараясь всем показать, что углубился в чтение; второй явился на бюро прямо после бани, был настроен празднично и благодушно, будто его пригласили на гулянку: светлый, румяноскулый, он встряхивал влажным, в крупных кудрях чубом, смеялся, удивленно вскидывая по-детски открытые, яркой синевы глаза.
Председатель сельского Совета Черкашина уселась в сторонке от всех, поставила на подоконник пепельницу и гасила о ее дно недокуренные папиросы. Будто обжигаясь, она отдергивала руку и тут же вытаскивала из пачки новую папиросу, сжимала ее тонкими и бледными губами. Ксения поставила стул за спиной Мажарова, сбоку от стона, чтобы можно было спокойно наблюдать за всеми и в случае чего вмешаться.
Но пока все шло ровно, без крика и ненужной суеты. Ксении была по душе та простота, с которой Мажаров вел бюро, никого не останавливая, давая каждому свободно высказаться. Он то и дело спрашивал: «А вы что думаете? А вы?» — как будто не само дело, а прежде всего точка зрения любого являлась для него самым важным.
По словам Лузгина выходило, что, не запоздай весна, можно хоть завтра выезжать в поле, все наготове — и люди, и машины, отремонтированные раньше срока, и семена, проверенные на всхожесть. Дело лишь за теплом…
Он кончил говорить и, победно оглядывая всех, откинулся на спинку стула.
— А вам уже ясно, где и какие культуры надо сеять? — спросил Мажаров.
— Севооборот, по правде, у нас подзапущен, — признался Лузгин, недовольный тем, что он должен отвечать, а не спрашивать сам, как привык это делать при старом парторге. — Ну да как-нибудь разберемся…
— Но все же какой-то план у вас имеется? — допыты-нался Мажаров. — Не засеваете же вы поле одной культурой несколько лет подряд?
— Это смотря по тому, какие нам сверху спускают задания. Отсюда и пляшем, — раздраженно отвечал председатель, которого явно выводила из себя манера нового парторга выспрашивать все до мелочей, — Прикинем на глаз, и будет в самый раз.
Мажаров не принял шутку.
— И давно у вас такой порядок?
— Скажи лучше так: там, где кончается всякий порядок, там начинается наш колхоз, — не отрывая глаз от газеты, заметил Дымшаков, — Травополку еще Степан Гне-вышев вводил, он далеко вперед глядел… А в войну все поломалось, а там уж не о земле радели, а как бы этой землей друг дружке пыль в глаза пустить!..
— Что значит ввели травопояку? — возвращая Дым-шакова к тому, что его беспокоило, спросил Мажаров. — Прошли хотя бы одну ротацию?
— Один круг замкнула, на другой завернули…
— А под ларами сколько земли держите? Один частый пар или есть и занятый?
— Отдыхает земля, конечно, но маловато, — вяло отвечал Лузгин и скосил глаза на бухгалтера.
Шалымов пошарил рукой в портфеле, выудил бумажонку, поднес ее к глазам.
— По нашим данным, под чистыми нарами двести гектаров, под занятыми сто девяносто…
— А кроме ваших, разве есть еще какие-то данные? — Удивился Мажаров.
— В районе имеются свои цифры, там ведь за нами и бросовая земля числится, которая давно не пашется и заросла березкой…
— А поставки и налог начисляются со всей площади?
— А как же! — Шалымов иронически хмыкнул, недоумевая, что парторг не осведомлен о самых простых вещах.
— И кормовой севооборот вн тоже не соблюдаете? — спросил Мажаров и, не дожидаясь ответа, возмутился: — Как можно жить одним днем!
Ксения вдруг догадалась — Мажаров был отлично осведомлен обо всем и задавал вопросы не для того, чтобы услышать какие-то уже знакомые ему цифры; он, видимо, добивался одного: обнаружить перед всеми лезшую несостоятельность Лузгана.
— Что думают об атом, члены бюро? — спросил Мажаров.
Он остановил взгляд на Цаикине, и тот, как норовистый конь, которого подстегнули, встряхнул гривистым чубом, выгнул широкую грудь в желтой сатиновой рубахе.